Выбрать главу

Дик тяжело вздохнул, вспомнил, что и Воевода с Рябиной старался не спорить. Оглянулся на сигнальщика, судорожно прижавшего к груди торбочку с флажками.

-- Давай на заднюю засидку. Сигналь: часовая готовность.

Побежал. Полез. На площадку на задней мачте. Суетится излишне. Сейчас навернётся. Не, удержался. Сам же гонял! Каждое движение отработано до автоматизма, но волнение, всякие посторонние начальники... А главное - первый бой.

Э-эх, давно ли сам таким был? Вечная беда с новичками: слишком быстро бегают. Потом это проходит и приходится некоторых подгонять. И что лучше?

Повернувшись к Рябине объяснил:

-- Идём на сближение, Аким Янович. Часа не пройдёт - начнём бой.

-- Ага. Ну. И как же ты биться собираешься? Их-то, басурман-то, многовато будет.

-- Подойдём на перестрел, выбьем команду, покидаем зажигалки...

-- Экая глупость! А они так стоять-смотреть будут? Ихний же... как его... главный... "нах уд", прости господи за слово грубое, тоже, поди, в драку полезет. А их-то - числом поболее. И в людях, и в кораблях. И корабли у них поболее наших. Как всей силой навалятся - не совладать. Вырежут нас. Как пить дать. Не сберечь нам князя светлого, Романа свет Мстиславича, от душегубов-ворогов.

Боярин Тусемкович демонстрирует. Не трусость, естественно, а исключительную заботу о жизни, чести и здоровье присутствующего здесь князя Русской Хазарии Романа Подкидыша.

-- Верно говоришь, боярин. Их больше. И людьми, и кораблями. Поэтому бить их придётся долго. И - издалека. Близко к ним не подходить. Что их главный нахуда думает - узнаем, когда из воды выловим да расспросим. А по моему суждению - в драку они не полезут.

-- Эт почему ещё? Думаешь - забоятся?

-- Нет, Аким Янович. Ширванцы не трусливы. Да и не сильно вы их побили. Просто парусники в атаку не ходят.

-- А...? А мы как же? Мы ж тоже... ну... под парусами.

-- Да. Но мы - умеем. А они - нет. Только близко их подпускать нельзя.

"Самый первый капитан

В ссадинах, чумазый.

Ты смотри на абордаж

Попусту не лазай".

Это вбивалось неоднократно. Не только словами.

Четыре дня назад три "шилохвоста", три больших трёхмачтовых парусника с прямыми парусами в три яруса на мачтах и косыми на бушприте и на здоровенном гике на бизани, отчего и возникло название "хвост шилом -- шилохвост", скатились по Волге из Всеволжска в Саксин. Немногочисленное русское население догуливало празднование победы над ширванским флотом в дельте Волги и, хотя и радовалось чрезвычайно пришедшим кораблям, но держалось перед "опаздунами" заносчиво.

***

"В роскошных залах Эрмитажа

мат восхищенья не стихал".

Эрмитаж в Саксине ещё не построили, но восхищение одержанной победой выражалось громко, повсеместно и во всём богатстве народной лексики.

***

Аким Янович, слегка захмелев, хвастал перед людьми князя Романа, волынцами и новгородцами, послушанием ему вновь прибывших, ухитряясь одновременно довольно обидно "укорачивать гонор" и "новичкам", и "старожилам".

Наконец, уже в самом конце "встречального банкета", когда остались втроём - Дик, Аким и местный фактор Афоня, Дик не выдержал:

-- Вот ты, Аким Янович, говоришь, что самое главное, чтобы я в воле твоей ходил. А вот Воевода иное сказывал.

Боярин Аким Янович Рябина, бывший славный сотник храбрых смоленских стрелков, участник множество громких дел, битв и походов, известный князьям-правду-говоритель и всем-мозгов-выноситель, тяжело переживал превращение своего ублюдка Ваньки-лысого, которого по закону и обычаю и за ухи оттаскать можно, и спинку розгами расписать, а что такого не было, так исключительно от доброго родительского отношения и любви отеческой к отпрыску безволосому и безмозглому... в бастарда князя Юрия Владимировича Долгорукого, признанного братом и князем самим Государем Всея Руси Андреем Юрьевичем Боголюбским.

То, что свой собственный, в те поры ещё недо-боярский, ублюдок, смелый, весёлый, но странный, бестолковый, простых вещей не знающий, но сообразительный и переимчивый, хоть и с кучей глупостей в голове, превратился в третьего на "Святой Руси" по лествице князя, вызывало чувство гордости:

-- Мой-то! Во! С моего двора сокол вылетевши. С моей ладони вскормленный!

И горечь потери:

-- А сокол-то... не мой.

Акиму, временами, хотелось явить отношение поучательное:

-- Хто?! Ванька-то?! Молодой он ещё. Его учить и учить...

Но при всяком намёке на подобное пренебрежение со стороны любого другого - кидался защищать, дабы никакого умаления чести "родимой кровиночки" не было. Вплоть до драки.

Драться Аким не мог: сожжённые, "по Ванькиным делам", семь лет назад в суде Елнинского посадника руки хоть и перестали гноиться но, по временам, болели и прежней силы не имели. Биться же с калекой собеседники его полагали занятием бесчестным. Чем Аким беззастенчиво пользовался: отточенная манера обижать словами позволяла ему доводить оппонентов до зубовного скрежета. Выставляя их дураками на общее посмешище. Пристыжать прилюдно и язвенно.