-- Идёте вы, говорит, затем, чтобы Афоня мог с басурманами торговать. Чтобы всякие товары, которые мы здесь, в поте лица своего, делаем да добываем, мог вольно, во множестве, "хорошо", неверным продавать.
Аким смотрел ошарашенно. Формулировки типа: "продам Родину. Недорого. И побольше" здесь ещё не звучат, но принять, что вот он, славный воин, парится здесь, в яме сидел, людей в бой водил, каждый день - в трудах-заботах, чтобы вот этому купчине толстомордому было "хорошо"...
-- Да ну, херня какая-то...
-- Во, Аким Яныч, Воевода так и сказал: пар-р-радокс.
Постоянно сумрачный Афоня, старательно не глядя на взбешённого Акима, вдруг спросил у Дика:
-- Зачем?
-- Э... ну я ж сказал: чтобы тебе хорошо было. Торг, там, вести. Ну...
-- Не. Зачем это мне? Зачем мне за каждую шелягу с погаными до крика ругаться, ночей не спать - как бы не пожгли, не разграбили. В яме сидеть, всякой дряни кланяться, смерти ждать. А? Мне, Афанасию, сыну Никитину, "такой смех" - зачем?
-- Эта... Так ты ж купец! Торг - твоё дело!
-- Так ты ж, Аким, воин. Воевать - твоё дело. А евоное дело - по воде кораблями ходить. Чё тут невнятно?
Афоня покрутил шеей в вороте, вдруг ставшем помехой.
-- Твоё геройство да искусность, парень - чтобы вот он (Афоня кивнул на Акима) здеся гоголем ходил, нос задравши. И чтобы никакая падла тута в Саксине, хоть из местных, хоть из русских, противу него гавкать не смела. А евоные труды-заботы немалые - чтобы мне, Афоне-фактору торг вольно вести. Чтобы мне - "хорошо". Так? Вроде - вы обои на меня горбатитесь. Ага. Только Воевода тебе не всё сказал.
Афоня помолчал, подбирая слова.
-- Зачем мне здеся торг вести? Ты как думаешь, Аким Яныч? Мошну набить?
-- А то!
-- А не то! Набил, дальше что?! Ну, скажи. Ты глянь-ка: на мне ни блестяшек, ни висюлек. Мехами дорогими не занавешен. А где ж то злато-серебро? А? Которое в мошну-то попало. А тама оно. (Афоня махнул рукой куда-то в сторону). Тама. У Воеводы. Я ж не от себя торг веду, я ж приказчик евоный. Иль ты не знал? Иль позабыл вовсе? Что я, что отрок этот, что ты сам - у Воеводы в службе. Хоть и по разным половицам ходим, а в одной горнице.
-- Ну, эт понятно, - боярин вынужденно согласился с очевидным. Но Афоне такое было мало.
-- Ни хрена тебе не понятно! А далее - что? Ну набил Воевода сундуки в подземелиях своих, ну тебе цацку дал, ему, вон, игрушку - кораблик невиданный. А далее чего?! Зачем?
Аким и Дик, ошарашенные неожиданным напором обычно неразговорчивого купца, молча ожидали продолжения.
-- А затем. "Белая изба". Слышали? Самая мечта Воеводы. Чтоб у всякого человека доброго - гожее жилище было. А зачем? - Тьфу ты господи, и этого не знаете! А затем, чтобы детишки малые в холоде да в грязи не мёрли.
Оглядев смущённых слушателей, Афоня подвёл итог:
-- И выходит, что вы не на меня горбатитесь, не на Воеводу даже. А на того, хрен знает где и когда, неродившегося ещё дитёнка в селениях русских, который не сдохнет в темноте да в тесноте до срока. Едва-едва глазёнки открывши, титьку попросивши... Мда... Да едрить же меня по буеракам! Дитё малое, бессмысленное, под себя ходящее - вот на кого горбатимся! Вот за что себе и другим хрипы рвём! Зачем? - А чтобы вот такое оно выродилось, да выжило, да выросло, да дел себе своих понаделало.
Посидели молча. Потом Дик помотал головой:
-- Не, мне такое Воевода не сказывал.
-- А на чё оно тебе? Ты, парень молодой, своих деток не ростил, в сыру землю не зарывал. Не понять ещё.
-- Так ведь и у тебя, Афоня, семеро по лавкам не сидят.
Афоня вскинулся, аж зубами скрипнул, собираясь поставить на место наглого щенка, у которого всего ума - только канат таскать, без году неделя, а уже... Однако, утишил себя. Глядя в стол произнёс:
-- Была у меня тут одна... из местных... купил за мешок пшеницы... сперва дичилась. Потом... душа в душу жили... петь любила... сыночка родила... Когда меня в зиндан... она к своим, к родне кинулась. Вызволить меня как, передать чего... хоть бы из еды... А там... а, подстилка русская! дырка для гяуров! Ну и... забили её... с дитём вместе... камнями да палками... родня с соседями...
Аким оглядел замолчавших собутыльников, вздёрнул бороду и провозгласил:
-- Ну, тада выпьем. Чтобы то дитятко, незнаемое, безымянное, не болело. И мы тоже.
Та "беседа по душам" как-то очистила накапливающееся взаимное раздражение между Акимом и Диком. "Главный адмирал" и "полномочный представитель" перестали искать друг в друге недостатки, сменили тон на дружеский.
Перемена не осталась незамеченной: тот же Тусемкович попытался как-то передать Акиму якобы слышанные им пренебрежительные выказывания Дика в его адрес. Рябина сперва побил его палкой, а после устроил публичный скандал с высказыванием в лицо уже Подкидышу: