Двери в доме запирались только у синьоры Риччи и у старика Лоренцо Виетти. Но у последнего они все же открывались, если в них постучит правильный человек. Когда они только переехали сюда, Виола до вечера разбирала коробки, чтобы обеспечить детям ужин и сон на нормальных постелях. Присев передохнуть от бесконечной сортировки вещей, которых накопилось непозволительно много для вечных переселенцев, она вдруг поняла, что нигде не видит Ноа.
Пробежав по двору, запутавшись с непривычки в хитросплетениях узких лестниц, в самом низу Виола заметила приоткрытую створку, откуда слышалась музыка. Осторожно постучавшись, вошла, намереваясь узнать, не видели ли хозяева квартиры маленькую девочку. Но сразу заметила дочь, которая сидела на пестром пушистом ковре, подперев щеку рукой, и слушала какую-то оперную арию.
– Тсс!
У проигрывателя пластинок стоял высокий худой старик. Заметив Виолу, он подал ей знак, чтобы она не прерывала музыки и подошел к ней.
– Тихо.
Вместе они смотрели на девочку, которая так погрузилась в мелодию, что не обращала внимания на происходящее вокруг.
Виола раньше не замечала, чтобы Ноа интересовалась классикой. Но в очередной раз убедилась: детям всегда есть чем удивить. Особенно собственных родителей, свято убежденных в том, что уж для них-то сюрпризов у чада точно не осталось.
Со стен квартиры пожилого синьора поблескивали золочеными рамами картины. Виоле было неловко, словно она, со своим небрежно сколотым узлом волос, в спортивных штанах и шлепанцах пришла в музей, но хозяин квартиры не выказывал никакого недовольства. Хотя северяне вообще люди сдержанные и понять их истинные чувства Виоле поначалу было непросто.
Они молчали, пока не кончилась ария. Потом Ноа шмыгнула носом, обернулась и увидела маму.
– Метука[3], иди ко мне! Мы тебя потеряли! Простите, – обратилась Виола к старику.
Тот слегка улыбнулся и поднял изящную сухую руку.
– Ничего, ничего. Благодарю вас, синьорина, за то, что составили мне компанию, – чинно поклонился он смущенной Ноа.
– Там было так красиво, мама, – шептала она Виоле, пока они поднимались к себе, – и музыка на пластинке, ты видела? Лоренцо сказал, что это диск, но диски совсем другие[4]! А его можно вставить в компьютер?
Виола только вздыхала. Такая чисто израильская непосредственность и привычка обращаться по имени в здешних реалиях могли быть приняты за бесцеремонность и грубость. Оставалось надеяться, что пожилой сосед все же не рассердился на девочку.
Синьор Виетти и правда не держал зла. С тех пор Ноа иной раз заходила к нему, одна или вместе с Нико. Тогда запертая дверь открывалась и оттуда доносилась музыка или негромкие голоса. Никакого визга и грохота, которыми, обыкновенно, сопровождались детские игры. Через некоторое время Виола бросила волноваться и прислушиваться к происходящему в нижнем этаже, когда младшие уходили в гости к Виетти.
Виола вернулась в дом. У кухни в тазу высилась гора неразобранного чистого белья, к тому же она хотела подготовить на понедельник новую игру для младшей группы, которую ей передали, когда заболела другая воспитательница.
Давид закончил шнуровать ботинки и теперь придирчиво разглядывал себя в зеркале, негромко споря с кем-то по телефону. Виола прислушивалась к его идеальному произношению и думала, что, несмотря на старания, ей самой никогда не заговорить с таким шиком на чужом языке. Виола подошла и обняла сына сзади. Он удивленно глянул на нее через плечо, усмехнулся и показал, что опаздывает. Виола вернулась к тазу с бельем, унесла его в спальню.
Давид был и оставался ее солнышком, ее маленьким мужчиной. Она выстояла, выжила ради него. И сын, не зная этого, платил ей сторицей.
Крепкие загорелые руки обхватили Виолу за плечи, едва не заставив выронить очередное чистое полотенце. Улыбающийся Давид чмокнул ее в щеку.
– Я ухожу. Тебе ничего от меня не надо?
– Нет, беги.
Дома они почти всегда говорили по-русски. Когда Виола закончила нехитрые домашние дела и уселась вырезать из цветной бумаги карточки, пришлепали Нико с Анджело. Ноа выбежала на балкон, чтобы пластиковым стулом привычно оградить неизменно привлекающий внимание малыша блестящий краник с водой. Виола отложила ножницы и прошлась по дому, поднимая с пола мелкие вещи. Все найденное ссыпала в вазочку на полке. Она не теряла надежды когда-нибудь сесть и разобрать ее. Но вазочка продолжала торчать на полке олицетворением вечного хаоса, зато домашние знали: если что-то потерялось, то рано или поздно с высокой вероятностью обнаружится именно там.