В сомненье — воздержись...
...За окном проплывали изящные предуральские сопки. Они то подступали близко к поезду, то не спеша удалялись, и временами казалось, будто ели сами дружно сбегают в лощины и балки. Мелькнув, провьется узкая долинка, открыв ненадолго даль, и вновь надвинется, заполняя окно, очередной стройный склон. «Чем не провинциальные красотки, — думал, любуясь, Ржагин. — Принарядились в только что сшитые платья. Застенчивые, пугливые. И как перед зеркалом — и сами не верят, что могут быть привлекательными, грациозными».
Належавшись в купе, Ржагин закурил и перешел в коридор, к противоположному окну. Невиданный доселе пейзаж светло волновал его.
— Дяденька, а дяденька? Вам скучно?
Девочка лет шести в голубеньком платье и белых гольфах. Чумазая, непричесанная, как сказал бы Иван: симпатяга.
— Как будто нет. Ты одинока?
— Я с мамой. А она спит и спит.
— Отчего же ты не спишь?
— Терпеть не могу.
— Проблемы.
Помолчали.
— Дяденька, вы играть умеете?
— В гляделки?
— Нет.
— А во что?
— В драться.
— Ты объясни мне, я тугодум.
— Ну, в драться.
— А как это?
Она секунду подумала, сведя брови, и, размахнувшись, кулачком стукнула его по бедру.
— Ого! — восхищенно произнес Ржагин.
Улыбка вспыхнула и тут же погасла на ее лице. Она азартно бросилась на Ржагина с кулаками, вынудив его неуклюже обороняться.
Таких игр Иван не понимал, с детства не выносил, да и настроение сейчас неподходящее, но уж больно хороша была девочка — чистый варвар в ангельском обличье — и он, переключив регистр, принял вызов, решив учиться на ходу.
— Что ж. Стыкнемся, пожалуй, милая леди.
Согнулся, оттопырил зад и выставил руки — карикатура на фехтовальщика — контратаковал, легонько трогал ее, подшлепывая по плечам, по платьицу, по гневно вспухшим щечкам и по вихрастой головке, не подпуская к себе, подзадоривая. Она бесстрашно шла напролом, как нокаутер, не обращая внимания на пропущенные удары, заставляя его отступать, пятиться и извиняться перед недовольными пассажирами, любовавшимися сопками. Почувствовав, что коридор кончается, дальше тамбур, он, сделав выпад, проскочил, поменявшись с ней местами, и она погнала его обратно.
— Получила? То-то же. Говорят, нападение лучшая защита. Не верь, леди. Враки. Если в защите провальные дыры, как у тебя, нападение бессмысленно. Наступай сколько хочешь, но знай, ты обречена на поражение. Как тебя зовут?
— Что? — с задыхом спросила она, не переставая атаковать.
— Еще один прошел. По очкам у меня явное преимущество.
— По очкам не считается.
— Вот те раз. А когда же конец?
— Когда сдашься.
— И не рассчитывай. Я? За кого ты меня принимаешь? И все-таки. Без антрактов, без гонга? Следующая остановка через два часа. Измором хочешь взять? Победить обессиленного нокаутом? Предупреждаю, я старый. Как тебя зовут, боксер в юбке?
— Оля.
— Ваня. Очень приятно.
— Подожди.
Должно быть, рассердившись, что бой складывается не так, как она задумала и как ей бы хотелось, Оля, ловко поддев носочком, скинула босоножки, надела их на руки и кинулась в атаку с еще большими пылом и страстью.
— Э, э, так нечестно, я с голыми руками, а ты при оружии. Конечно, еще бы. А если я скину свои бахилы?
— Что?
— Ну, тоже кое-что сниму.
— У, противный, — фыркнула Оля и, надув губки, остановилась. — Жадина. Почему ты не даешься? Я так не достаю. У, — она снова фыркнула и запустила в Ржагина босоножками.
Одну он поймал на лету, другая, скользнув ему по плечу, отскочила и залетела в чужое купе. Слегка растерянный, Иван сходил, извинился, взял и принес. Оля, надувшись, стояла у окна, не желая больше иметь с ним дело.
— Оль, — попытался успокоить он ее. — Что ты. Предупредила бы хоть. Я же не знал, что устроит тебя только победа. Любой ценой. Что проигрывать ты, как и спать, терпеть не можешь. И не умеешь, еще не научилась.
— Противный, — плаксиво и непримиримо произнесла она и побежала к себе.
Ржагин поплелся следом.
— Ну, Оль. Извини.
— Уходи.
— Будь человеком, Оль. Прости.
— В чем дело? — недовольно заворчала впросонках мама; у нее был густой мужской бас. — Сейчас же обуйся, а то закатаю, поняла? — крупно перевалилась, уткнулась лицом к стене и, выше натянув простыню, показала, что просыпаться окончательно не собирается.
Оля выхватила из рук у Ржагина туфли и сердито, молча, стала выталкивать его из купе.
— Не могу, Оленька. Без прощения.
— Проваливай, — шептала сквозь редкие зубки Оля. — Я плакать буду.
— Давай вместе.
— Какой... паршивый, — зло уперла в Ржагина руки, выпихнула его вкоридор и задвинула дверь.
Иван постоял возле их купе, надеясь, что она выйдет и они помирятся. Но она не вышла.
Обносили кефиром и булочками, и он взял, и отправился перекусить к себе. Сосед где-то гулял, а два других места все еще оставались незанятыми. Сжевав черствую булку, Иван забрался на вторую полку и стал смотреть в окно.
Сопки теперь подросли, склоны, провалы и впадины сделались резче, глубже. Урал по-прежнему щедро дарил себя взглядам едущих, однако давешнее настроение, когда так остро и полно чувствовал, когда душа отзывалась, теперь ушло, и возвратить его не удавалось. Любоваться же открытками Ржагин не умел. Он отвернулся, достал книгу и равнодушно заелозил глазами по строчкам...
Ему обожгло щеку, накрыло, сплющило болью, он привскочил и шарахнулся затылком о металлический держатель одежной полки.
Сидя на шее у крупноголовой, мощного сложения женщины, Оля заливалась смехом. В руке она держала знакомую босоножку и спрашивала:
— Проснулся? Еще?
— Спасибо, не стоит, — сказал Ржагин, инстинктивно загораживаясь; он постепенно приходил в себя.
— Через пять минут прибываем, — басом сказала женщина, и он сообразил, что это Олина мама. — Проводница говорит, что вы до Свердловска.
— Сколько же я спал?
— Порядочно, — улыбнулась женщина.
— Ночь на дворе? День?
— Утро.
— Мам, а здорово я его, правда? По моське?
— Перестаралась. Видишь, товарищ какой обалдевший.
— Пройдет, — пообещала Оля.
— Будьте любезны, молодой человек, помогите нам сойти. Только чемодан, остальное я сама дотащу.
Иван вовсе не собирался выходить в Свердловске, но тут кивнул:
— Хорошо, — и Оле, строго: — Сейчас же надень на место туфлю, а то закатаю, поняла?
Мама скупо улыбнулась, и они ушли.
На трех соседних полках в купе спали или делали вид, что спят. Поезд тащился на пригородной скорости. В последний момент перед закрытием Иван успел сполоснуться в туалете, переменил рубашку и, нацепив рюкзак на оба плеча, отправился на помощь к женщинам.
Мама доверила ему только чемодан, но и с тем Ржагин едва справился, волоча его по проходу двумя руками. Сама мама, помимо дочки, восседавшей на плечах, несла корзину и пухлый, перетянутый ремнями узел в одной руке и в другой туго набитый саквояж, который Ржагин, попробовав, не смог от земли оторвать.
Попрощавшись с проводницей, умудрившейся за всю дорогу ничем не напомнить о себе, пересекли здание вокзала и на площади взяли такси.
— Вам куда? — спросила мама, отобрав у Ивана чемодан. — Если не очень в сторону, можем подбросить.
Пожав плечами, он вытер мокрый лоб и в открытый багажник с краешку поставил свой рюкзак.
Мама села с водителем, Оля предпочла сзади с Ржагиным.
Пока ехали, девочка, внешне оставаясь совершенно невозмутимой, может быть, чуть-чуть излишне сосредоточенной, чувствительно щипала его за худые бока, и он, покамест не понимая правил этой новой игры, примитивно и тупо уворачивался, ерзал, усмиряя шаловливые ручки, и, как ни пытался рассмотреть город, центр его, толком ничего не увидел. Длинный прямой асфальт, троллейбусы и грузовики, которые они время от времени обгоняли, по обыкновению изнемогающие от духоты и выхлопной гари деревья обочь дороги, людские фигурки, одетые прилично и просто. Вот только таксист, о чем-то вполголоса разговаривавший с мамой, слова произносил с местным акцентом, заметно приволакивая букву «о».