Попетляв порядочно, наконец приехали.
Мама попросила водителя оказать ей любезность — просигналить тремя длинными и одним коротким, дабы вызвать мужа.
— А вы дальше? — спросила Ивана.
— Да, спасибо, я тоже выйду.
— И куда?
— Тут пешочком.
Она смотрела недоверчиво.
— А потом?
— Суп с котом.
— Все ясно. Меня зовут Вероника Викторовна. На всякий случай: тренер по легкой атлетике, готовлю толкательниц ядра.
— Иван Магдалиныч. Шаромыжник, но чужого ни-ни.
— Это важно, — серьезно сказала она. — Поживете денек у нас, а там посмотрим.
Ржагин незаметно кивнул на Олю:
— Если выдержу.
— Ну да.
Тем временем весело выкатился по ступенькам плотно сбитый мужчина лет тридцати пяти на кавалерийских ножках, круглолицый и шарообразный, ростом ниже Вероники Викторовны едва ли не на целую голову.
— Папка! — набросилась на него дочь с тумаками.
Вероника Викторовна представила мужчин.
— Мой муж, Данила Фотиевич. Тоже, между прочим, тренер. А это наш милый гость, Ваня. Ольгин спарринг-партнер.
Улыбающийся Данила Фотиевич не без труда усмирил буйно радующуюся дочь; распластав ее на своем широком колене, протянул для пожатия руку и хрипло произнес:
— Гостям мы рады. Очень приятно. Я готовлю борцов-классиков.
— Классиков, — посмаковал Ржагин. — Звучит.
Отпустили таксиста, щедро расплатившись с ним за невозмутимость и готовность ждать столько, сколько понадобится пассажирам, и, нагруженные вещами, потопали пешком на третий этаж. Оля ставила Ржагину подножки, а он делал вид, что спотыкается и падает.
Семья Вероники Викторовны занимала отдельную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Одна комната, которая поменьше, принадлежала Оле, в другой обитали супруги.
Девочка, не позволив Ивану снять рюкзак, немедленно утащила его к себе. Войдя, Ржагин с интересом осмотрелся. По сравнению с обыкновенной, привычно обставленной комнатой родителей, Олина поражала теснотой, какой-то складской загроможденностью, обилием невиданного и странного. Из знакомых ему предметов здесь оказалась только раздвижная красная кушетка, сиротливо притулившаяся в углу. Оля тотчас взялась показывать, залезать и демонстрировать, объяснять. Как выяснилось, комната забита миниатюрными спортивными снарядами для укрепления мышц, выработки выносливости, координации движений, гибкости, силы. Лежак с маленькой штангой, чтобы выполнять жим сидя и лежа, боксерская груша, перекладина, низкие брусья, конь и кольца, подвижное сиденье с веслами, концы которых обиты стеганой ватой, чтобы не царапать ковер, два баскетбольных кольца, приделанных к шведской стенке, и много еще разной мелочи, разбросанной повсюду — теннисная ракетка, гантели, эспандер, резина, свисавшая с крюка, как опавшие вожжи, обруч и три мяча, футбольный, волейбольный и баскетбольный.
Оля, закончив с объяснениями, повисла на перекладине, играючи подтянулась и сделала кувырок. Потом попрыгала через коня и, взобравшись на брусья, чисто, в упоре, исполнила уголок и плавно перешла в стойку на руках.
— Ты так умеешь? — спросила, вытянув к люстре ножки в гольфах.
— А ты? — с вызовом спросил Ржагин, носком подбив футбольный мяч и зачокав им.
Оля спрыгнула, подобрала с пола другой, волейбольный, и тоже стала чокать — стопой, коленями, плечами, головой. И так получилось, что они, не сговариваясь, начали соревнование — кто дольше удержит мяч. Иван на это не рассчитывал, он не ожидал, что она и чокать умеет. Его сковывала теснота, сказывалась растренированность и непривычность обстановки, он чувствовал, что неизбежно окажется посрамленным, потому что видел, что с мячом она обращается не в пример привычнее, увереннее его. Разгоряченный, с неприличной одышкой, он уже готов был сдаться, но тут из соседней комнаты донесся короткий сухой стук и что-то тяжелое упало, вызвав жалобный звон стеклянных плафонов в люстре. Ржагин, прикинув, нашел, что вот он, удобный предлог.
— Боевая ничья, — сказал, поймав мяч. — Слыхала?
— Что?
— Грохот, что. Может, потолок обвалился.
— Нет, это папа, он всегда так. Ты не лови, давай дальше, мы не доиграли.
— Минутку. Что — всегда?
— Падает. У него реакция слабая.
— Какая реакция?
Иван не понимал ее объяснений, ему казалось странным, почему при таком грохоте она абсолютно спокойна. Приоткрыв дверь, он осторожно выглянул в соседнюю комнату.
В углу, приперев к стене покосившийся торшер, трогая челюсть и встряхивая головой, сидел Данила Фотиевич, подавленный, понурый.
— Что-нибудь случилось?
— Пустяки, — хрипло сказал он. — Прозевал.
— Не волнуйтесь, Ваня, — выглянула из кухни Вероника Викторовна. — Очухается. Это я его наказала.
— Сурово.
— Но справедливо. За дело, он знает. Правда, Данилушка?
Данила Фотиевич согласно кивнул и, кряхтя, поднялся.
— Не хотите принять душ с дороги? — предложила Ржагину Вероника Викторовна.
Он не успел ответить.
— Потом, ма, — отказалась за него Оля. — Мы не доиграли, — и скомандовала: — Идем.
Иван обреченно повиновался.
— Но учтите, скоро обед, — сказала Вероника Викторовна. — Пожалуйста, Данилушка. Накрывай на стол.
— Ну, ма! — топнула ножкой в дверях Оля.
— Врежу, доченька.
— У, какая-то, — рассердилась и расстроилась Оля, и, втолкнув Ивана к себе, хлопнула дверью. — Врежет она. Мэ-э‑э, — показала двери язык. — Давай, кто больше подтянется?
— Пас, Оль.
— Тогда грушу бить?
— А тихие игры у тебя есть?
— Что такое тихие?
— Шашки, шахматы, лото, домино — мало ли. Карты.
— Карты? — оживилась она. — У мамы, я видела.
— Стырь, а?
— Сичас.
Она на цыпочках вышла из комнаты и вскоре вернулась с краденым. Радовалась, напевая:
— Бумбала, бумба-ла, бумбалалайка.
— В буру умеешь?
Она вылупила глазки и, расстроенная, покачала головой.
— В очко?
— Как же я умею, когда мне не разрешали?
— Прости. Никак не отучусь задавать глупые вопросы. Садись. Будем налаживать деловые контакты.
— В очко?
— Ага. На что играем?
— Кто первый.
— Да не. На фантики? Шелбаны?
— Какие фантики?
— Обертки от конфет. Мы, например, собирали. И резались целыми днями.
— Мне конфет не разрешают.
— И конфет тоже?
Она плаксиво помяла губками и горько кивнула.
— Не расстраивайся. Давай на щелбаны.
— На деньги.
— У тебя заначка?
— Что?
— Денег много?
— Нету.
— И как же?.. Ладно, понял. Я дам тебе в долг. Потом отдашь.
— Во.
— Почему?
— Самой нужны.
— В таком случае, деньги отменяются. Что в осадке?
— Нуль с бородавкой.
— Ясненько. Можно еще мяч носом катать.
— У-у-у.
— Пендаля.
— Что такое пендаля?
— Один на четвереньках, а второй ему ножкой по попе — шарах.
— Давай! — запрыгала она.
— Надеешься выиграть? А если проиграешь? И я тебя — шарах.
— А я тебя тоже — шарах.
— Ты же проиграешь?
— А ты не бей.
— Нет, ты не усвоила. Давай сначала. Мы играем с тобой в карты, в очко, так?
— Я не умею.
— Допустим, умеешь, я тебя научил. Мы играем, играем, и вот ты продулась в пух и прах.
— Ты.
— Может, и я, а может, и ты.
— Ты.
— Непременно я?
— Ты.
— Нехорошо, знаешь. Неприлично быть такой самонадеянной. Тебе годков-то сколько?
— Упади, я попробую.
— Самонадеянность наказуема.
— На четвереньки. А я тебя — шарах.
— История тому свидетельство.
Из-за двери послышался бас Вероники Викторовны:
— Друзья, вы живы? Что-то вас не слышно совсем, — Иван успел припрятать колоду, прежде чем отворилась дверь. — Что это с вами?.. Быстро к столу. Мойте руки.