— Вы обещали деревню, Жора.
— А ты не видишь? Да вон же, на том берегу. Глянь как следует.
Иван, приглядевшись, и впрямь увидел серенький домик близко у воды, а повыше, за деревьями, пестрые промельки крыш, заборов, окошек — деревенские избы словно взбегали по отлогому противоположному берегу вверх, теряясь за сплошняком.
Ржагина, обыкновенно старавшегося не пускать к себе в душу никаких разрушающих чувств, вдруг настигла сейчас и обволокла печаль.
— Пустая уже? Уехали?
— Какой там, — с неудовольствием, осуждая, сказал Жора. — Им в Дивногорске бараки строят, а они упираются рогом. Дотянут, старперы, пока у порога не забулькает.
— Вы, Жора, перекати-поле?
— Чего?
— Ну, не жаль вам их? Все-таки срывают с обжитых мест.
— Ой, брось. Вам, писателям, только бы слюни пускать. Одни старухи плачут. Так они всегда плачут, сметай не сметай, ревут почем зря. Глаза на мокром месте. А молодые довольны даже. Глухомань. А в городе девок навалом, кино и колбасы пожрать можно. Что ты.
— Осуждаете?
— Еще чего. Объясняю популярно. А то ваш брат врать горазд.
— Что верно, то верно.
— Слушай, — помолчав, встрепенулся Жора. — А ты часом закусить не желаешь? Здешней копченой рыбкой, к примеру? Ух, я те доложу — пробовал?
— Не довелось.
— Гроши есть?
— Много?
— Рубля два.
— Найдется.
— Тогда жди, сорганизуем.
Жора по камням неловко спустился по обрывному берегу, помахал снизу Ивану, подбадривая (его и себя), и натянул и подергал привязанный через блок к скобе двойной промасленный канат, сбегавший под воду. На той стороне жалобно отозвался колокольчик.
— Гляди, сейчас Лушка выйдет. Самогон употребляешь?
— Лучше бы «Кинзмараули».
— Первач варят, я те дам.
И в самом деле на том берегу появилась вскоре приземистая фигурка. Жора трижды дернул за верхнюю плеть и один раз за нижнюю. Женщина постояла, разглядывая их, и скрылась за деревьями. Вскоре вернулась, что-то неся в руках. Присев у воды, поколдовала минуту-другую, дернула за канат и, поплескав язычком, позвонила в колокольчик.
— Порядок! Ух-ха, — запрыгал Жора, потирая руки.
И стал вытягивать на себя нижнюю плеть.
Иван видел, как по воде, пересекая поперек Енисей, шустро движется к ним лодчонка наподобие детского кораблика. По мере приближения он все яснее убеждался, что лодочка не такая уж крошечная — в ней свободно разместилась четвертинка, плотно заткнутая деревянной пробкой, и увесистый сверток, в котором, когда они его развернули, лежали две жирных копченых рыбины и треть буханки хлеба.
— Гони двушник, корреспондент.
Деньги Жора вложил в обтрепанный кошелек, всунутый в полиэтиленовый мешок и привязанный за пупочку к сиденью, гаркнул на всю реку «спасибо» и позвонил.
Лукерья показала, мол, на здоровье, угощайтесь, а лодочку она сама утянет.
Поднявшись с камня, Ржагин театрально, в пояс, поклонился экзотической продавщице. Жора, сполоснув в Енисее бережно сохраняемый в укромном месте трудягу-стакан, прихватил четвертинку, сверток и в приподнятом настроении поднялся наверх. Отыскав поблизости симпатичное местечко, они не медля разложились и принялись пировать.
— Хариус, — сказал Жора, обрывая с боков рыбы сочную мякоть. — Не едал?
— Дебютирую. У‑у‑мм, — попробовав, восхитился Ржагин. — Столичные рестораны бледнеют, Жора. Вот где по высшему разряду.
— У нас так заведено, первую за тетку Лукерью. Да тут по одной и будет.
Разделив поровну, выпили в очередь. И Иван, не успев и рыбу прикончить, моментально захмелел.
Бесконтрольная речь полилась из него лавинно.
Жора, посмеиваясь, слушал.
Потом Ржагин пел, снова рассказывал сказки, потом уснул.
Жора растолкал его через час.
— Ну чего, Филимон. Станешь с Жолобовым гутарить?
Иван, постанывая, погрозил Жоре пальцем:
— Ох, хитрец. Всех корреспондентов так нейтрализуете?
Жора захохотал:
— Особо опасных.
— Да? Я похож на матерого волка? На принципиала-дундука?
— А черт вас разберет.
— Ты же не того отравил, убийца. Ты напоил невинного.
Жора развел руками.
— Приказ есть приказ.
— Ясненько. Будь другом, Григорий, отвези обманутого к пристани. Как-нибудь мимо начальства.
— Сделаем.
И слово свое сдержал.
Оставив самосвал под скалой, вышел из кабины, подкрался к котловану, высмотрел, выждал, когда там, внизу, некому его было зацепить, уложил Ржагина под сиденье и благополучно миновал опасное место.
На берегу, пока не подошел катер, они пьяненько клялись друг другу в вечной дружбе, Ржагин звал Жору сейчас же в Москву, Жора настаивал на Хабаровске.
— Осторожно, — сказал Жора женщине-матросу, вводя шатающегося Ивана на палубу катера. — Писатель. Из самой столицы. Обидчивый. Ежели что не так, нам тут всем башку сымут.
— Люди... Полюбуйтесь, — бормотал Ржагин. — Вот так нас и спаивают, чтобы не говорили правды... Или говорили... по пьяной лавочке.
Возвращались в сумерках. Покачиваясь и скользя на жесткой скамье, Иван пытался смотреть отуманенным взглядом на берега, дабы запомнить и рассказать друзьям, но вскоре сдался. Прилег. И очнулся, когда его подняли и повели на ссохшихся одеревенелых ногах две крепкие женщины, матрос и кондуктор.
— Ну, бабуля, ну, Лукерья, — бурчал Ржагин. — Понимаете, девочки. Если это месть за погубленную деревню, то она же... ха-ха... не на того напала.
— Вам лучше помолчать, товарищ писатель. Осторожно, не споткнитесь. Где вы остановились? В гостинице?
— Девочки... Что за город? Где я?
— Минуточку.
— Опоенная Россия — встань!
Троголосовав, кондукторша остановила «скорую помощь», пошепталась с водителем, и тот в присутствии женщин выругался.
Ржагина ввели и усадили.
— Куда? — не оборачиваясь, просил водитель. — В вытрезвитель?
— К Даше... В профилакторий.
— Под колеса сброшу, погань, — устало сказал водитель. — Пьянь подзаборная. Развелось вас... как грязи.
ПОБЕГ
Несмотря на внешне ровное, спокойное течение, жизнь выламывала наши судьбы так, как ей самой того хотелось.
Бедная Инка.
Костер наш погас. Его просто смыло — и пепла не осталось.
Я возмужал. Почерствел. По глупости потерял невинность и не почувствовал предательства по отношению к ней.
В тайне, как все, я давно мечтал стать мужчиной. Однако, согрешив, я им почему-то не стал. Зато в который раз убедился, как много примитивных легенд живет и здравствует до сих пор, несмотря на и работу нашего нескучного времени.
Торопливая случайная связь не делает из мальчика мужчины.
Мужчиной его делает, наверное, что-то другое.
Во всяком случае, меня это только обозлило. И на какое-то время душу вновь замотало в колючую проволоку. То ли плотское ударяло в голову, то ли слишком завяз, прижился, и наше общее — крыша, привычки, школа, стол, безбедность и чудовищные привилегии — постепенно и незаметно карнало мою свободолюбивую (некогда) душонку. Не знаю. Но я вдруг почувствовал, что копаюсь в затхлом тряпье, принимая его за обнову. Упустил и не помню, когда и как потерял форму, ослаб и опустился, и всерьез считаю варианты — что, будет, если сладится с Инкой, каковы перспективы, сколько «за» и сколько «против». Трудно поверить, но я, сытый и гладкий, пыжился и сопоставлял. «За» — это Инка, симпатичная и неглупая, что называется, в пару, жена, с достатком дом, интеллектуальное общение, и, как принято (кем-то), рост, карьера, дети, может быть, какой-нибудь успех типа диссертации и на финише (если все-таки докувыркаюсь) почетная орденоносная старость. А «против» — это, конечно, открытое море, когда-то любое сердцу босячество, произвол и свобода «по вашему велению, по моему хотению», веселые авантюры, кажущаяся беззаботность и, по самочувствию, какой-нибудь бесславный внезапный финиш во цвете лет, когда, в общем, уже не жаль и в принципе все равно.