Доктор Феллугона привел гостей в ту часть сада, где было воздвигнуто сооружение, напоминающее гигантский вольер. Поверх стального каркаса была натянута москитная сетка. Феллугона отпер дверь, и они вошли внутрь.
— Вот оно, мистер Фоксглав, — в голосе Феллугона слышались рыдания. — Самое одинокое дерево в мире.
Дерево омбу выглядело весьма необычно. — Коренастый ствол высотой, где-то, три и диаметром около одного метра. Массивные изогнутые корни обхватывают землю, как когти какого-то странного мифологического зверя. Кора испещрена серыми и серебристыми прожилками, — вся в дырах и трещинах, словно гигантский кусок пемзы. С толстых изогнутых коротких ветвей, на удивление одинаковой длины, как будто их кто-то нарочно подстриг, свисали небольшие блестящие зеленые листья, по форме напоминающие наконечники стрел. Питер решил, — похоже на огромный зеленый пляжный зонт с толстенной ножкой.
— Красота, не правда ли? — благоговейным шепотом спросил Феллугона.
— Согласен, — сказал Питер, хотя подумал, что при взгляде на это дерево слово «красота» едва ли приходит в голову первым. Да, его нельзя было назвать «красивым» в общепринятом смысле. Но под его шершавою корой почти физически ощущалось биение живого сердца, как у зверя или птицы. Юноша шагнул вперед и провел ладонями по растрескавшейся, изрытой оспинами коре, теплой и шершавой, как шкура слона.
— Оно обожает, когда его гладят, чешут и делают ему массаж, — сказал Феллугона. — Кляну себя, что не имею возможности уделять ему столько времени, сколько оно заслуживает. Столько других забот по саду! Вот и приходится мне ограничиваться тремя-четырьмя визитами в день. Сознаю, что оно недополучает от меня интеллектуального общения: эх, если б я мог приходить к нему и обмениваться с ним мыслями чаще!
— А почему вы держите его в этой клетке? — спросил Питер.
— Насекомые-вредители. — Феллугона сверкнул очками, произнеся эту фразу так, словно это было ругательство.
— Насекомые-вредители, дорогой мистер Фоксглав. — Он нервно глянул вокруг, подняв толстый указательный палец. — Стоит только чуточку приоткрыть дверь, хоть на сантиметр, хоть вот на такусенькую щелочку, и они хлынут внутрь, свирепые как орды Чингисхана, дикие, как армии Аттилы, более безжалостные, чем римские легионы. А что поделаешь? Как только была установлена важность бабочки амела для экономики, сразу последовал запрет на применение любых инсектицидов и насекомые-вредители получили полную свободу.
Он сделал паузу, снял очки, лихорадочно протирая их, при этом его глаза выглядели маленькими, как у крота, но стали прежними, как только очки заняли свое место.
— Вот почему, мистер Фоксглав, мы держим Стеллу в этом, — он махнул своей пухлой рукой. — Давайте не будем называть это клеткой — ведь клетка непременно ассоциируется с неволей, с тюрьмой. Стелла предпочитает, чтобы мы называли ее жилище будуаром.
— Понятно, — серьезно сказал Питер, стараясь не встречаться взглядом с Одри.
— Последняя из своего рода, — сказал Феллугона, — последняя из своего рода… Когда она уйдет, покинет нас, — мир станет беднее… Потеря будет неизмерима…
— Да, да, — сказал Питер. — Почитаю — за большую честь, доктор Феллугона, что мне разрешили повидать Стеллу. Это для меня действительно огромная честь.
— Как мило с вашей стороны, как мило, — сияя, сказал Феллугона. — Я уверен, что вы своим приходом доставили массу радости Стелле. Понимаете ли вы, дорогой мистер Фоксглав, как важны для нашей Стеллы встречи с новыми людьми? Боюсь, ей уже порядком поднадоели постоянные посетители, одни и те же лица. Приходите еще. Это ваш долг, ей-богу.
Не переставая рассуждать, сколь важное терапевтическое значение для здоровья и благополучия Стеллы имеют встречи с новыми людьми, доктор Феллугона проводил Питера и Одри до машины. Встав на цыпочки, он помахал им рукой, его очки сверкали на солнце. Как они отъехали, Питер откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
— Я сдаюсь. После «будуара» Стеллы, меня уже ничем не удивишь. Да, будуар, надо же.
Одри усмехнулась:
— Я так и думала, что тебе понравится. И на Стеллу посмотрел, и доктора Мали увидел — это один из моих любимых персонажей.
— Теряюсь в догадках: как же тебе удалось собрать коллекцию столь милых чудаков? — спросил Питер.
— Это не я. Это Зенкали. Я думаю, такие люди, будучи квадратными колышками в круглых отверстиях, просто бродят по миру, и когда, наконец, оказываются здесь, то обнаруживают, что это идеальное место для них. Посмотри на губернатора, — бедняжка. В течение многих лет его гоняли по всему миру — проваливал одно дело за другим, пока кому-то не пришла в голову блестящая идея отправить его сюда.
— О таком губернаторе зенкалийцы могли только мечтать.
— И я про то же. Зенкалийцы его обожают. Он носится по всему острову, словно ополоумевший мотылек: там выставку овощей откроет, там ребенка по головке погладит… Это только для нас с тобой он — тихий помешанный, а в глазах зенкалийцев он — великий человек! Они все слушают его речи с благоговением.
— Как, он еще и речи произносит?!
— Да, и не по одному десятку в год. Сами зенкалийцы вдохновляют его на это. Ганнибал называет его словоизлияния «словесными айсбергами», потому что лишь десятая часть того, что исторгается из его уст, имеет хоть какой-то смысл. Но зенкалийцы мнят своего губернатора лучшим после Шекспира мастером слова.
Они поехали к жилищу Питера по дороге, бежавшей вдоль побережья. Заходящее солнце раскрасило небо в зеленые, алые и абрикосовые полосы, а воздух казался прохладным после дневной жары. Навстречу то и дело попадались женщины: одни шли с корзинами свежевыстиранного белья на голове, другие возвращались с полей, неся на плечах мотыги, а на голове — корзины с овощами и фруктами.
— Заскочишь ко мне? Выпьем немножко, — пригласил Питер, когда они подъехали к его бунгало.
— Только очень ненадолго. Я просто обязана поскорей вернуться домой и проследить, чтобы папочка поужинал.
Усталые путники вошли в гостиную, и им навстречу вышел вышел Эймос, весь в белом и с широкой белозубой улыбкой. В руке у него была трость, используемая на Зенкали в качестве сумки письмоносца:
— Добрый вечер, сахиб, добрый вечер, мисси Одли. Маса получит грамота от масса Ганнибал, сахиб.
— Спасибо, — сказал Питер, принимая послание из рук Эймоса. — Пожалуйста, Эймос, подай нам напитки.
— Да, сахиб, — сказал Эймос и исчез.
Питер развернул письмо и прочитал:
«Питер, я должен сообщить пренеприятную новость. Идея строительства аэродрома прошла на голосовании, но, по-моему, точку ставить рано. Просьба прибыть ко мне завтра в восемь на военный совет. Дел много. Г.».
— Черт бы их побрал, — из глаз Одри хлынули слезы. — Черт бы их побрал! Черт бы их побрал!
— Да погоди ты! Может, все будет не так плохо, как вы с Ганнибалом думаете, — Питер говорил неловко, не зная, как утешить.
Одри залпом осушила стакан и поставила его на стол:
— Будет еще хуже, чем мы думаем. Ну, мне пора. Пока. — Одри так быстро вышла из дома, что Питер не успел последовать за ней. Села в машину и уехала.
Глава четвертая
Зенкали удивлен.
Весь следующий день, как и последующие две недели, Питер провел в неустанных трудах и заботах: он постоянно носился между Королевским дворцом, домом Ганнибала и Домом правительства, делая все необходимые приготовления для церемонии подписания договора между правительством Зенкали и правительством Великобритании.
Это соглашение, по сути, превращало остров в стратегически важный военный объект. Дело существенно усложнялось тем, что Кинги настаивал на максимально возможной пышности церемонии. Еще бы: ему так редко приходилось надевать свой ладно скроенный мундир, зачем же упускать такой шанс?!