Замолчала Малышка, перепуганная до полусмерти. Привычный к такому Еж тоже молчал.
Животное на пороге не двигалось. Его ярость казалась горячей и страшной, и ее, эту ярость, нельзя пускать в хижину. Удержать на пороге изо всех сил. Возвести стену между животным и детьми. Прочную невидимую стену. Нок представляла ее себе очень ясно. Выговаривая последние слова заклинания и чувствуя, как успокаиваются руки и ноги Травки, она думала только о невидимой стене. Это помогало.
Представить стену. Произнести заклинания и думать о стене. Успокоиться. Унять волнение, тревогу и пожирающий страх. Стена прочная, животное не пройдет сквозь нее. Девочка замолчит. И наступит наконец тишина…
Травка задышала ровно, с короткими промежутками между вдохами. Закрыла глаза, разжала кулаки. Обозначились ямочки на ее худых щеках и перестали лихорадочно блестеть черные глаза. Разошлись черные брови, лоб стал гладким. И не скажешь, что эта девочка секунду назад рычала не по-людски.
Нок медленно выдохнула, села. Теперь можно спокойно дышать. Животное, стоявшее на пороге их хижины, пропало. Растворилось в ночи, точно его и не было.
Вот и славно… Вот и хорошо…
– Что… что это было? – тихо всхлипнув, пробормотала Малышка.
– Это химай, – тут же ответил Еж, словно торопился показать свои знания, – он приходит сюда, когда Травка так кричит. Не всегда, только в самые темные ночи, когда нет полнолуний. Лишь Нок может его остановить.
– Когда ты уже прекратишь болтать? – устало спросила девушка.
Она подняла Травку, грубо кинула ее на кровать и села рядом. Та даже не пошевелилась. После таких припадков она спала чуть ли не целый день, до самого вечера. Не ворочалась, вообще не шевелилась, словно мертвая.
– Прости меня, Нок. Мне не следовало ничего говорить на ночь, – тут же согласился Еж, – я просто хотел рассказать новенькой…
– Все. Спите. Пока не пришел кто-нибудь еще.
Усталость оказалась такой сильной, что не хотелось ни говорить, ни ругать глупого Ежа. Меньше бы болтал – меньше было бы неприятностей. Хорошо еще, что удалось отвадить химая. А если бы он вошел и перегрыз тут всех? Мало что ли таких случаев было в городе? С химаями никто не может справиться, их даже толком никто не видел при дневном свете. Нок никому, ни одной живой душе, не рассказывала, что эта тварь приходит к ним ночью. Иначе выгонят не то что из Корабельного двора, а из Линна. В пустыню, подальше от людей. Чтобы не притягивала в город химаев. И Нок выгонят, и Ежа, и Травку эту дурную.
Вот кто на самом деле виноват во всех неприятностях. И за что девушке такое наказание? За что свалилась на нее эта противная девчонка?
Иногда, в такие вот ночи, Нок отчаянно желала Травке смерти. Правда, не выпускала это желание наружу, сжимала внутри. И думала, думала: хорошо ли желать кому-то смерти? Моуг-Дган учил делать добро, но для Травки настоящим добром была бы возможность умереть. Потому что это не жизнь, а что-то страшное. Девочка не говорит и не играет. Даже прямо в глаза не смотрит. Ни одного ясного желания, ни одного внятного слова.
За два года Нок ни разу не слышала голоса Травки. Только жуткий вой по ночам, во время приступов. Зачем жрецам такое страшилище? А именно им она и была… и если быть честной до конца, то девушка больше боялась не химаев, а ее, этой пятилетней девочки с темными неподвижными глазами.
Скорее бы уже отправиться в храм Набары. Лучше отдавать свою любовь, чем делать такое добро, от которого всем страшно.
Нок почувствовала, как дремота все-таки одолевает ее. Она перевернулась на бок и сунула ладонь под щеку. Уже погружаясь в пучину сновидений, девушка на мгновение увидела странную картинку. Как видение, вспыхнул перед ней огненный круг, в середине которого ярким желтым песком были выложены странные фигуры. Сама Нок стояла в этом круге, выкрикивала заклинание, которое читала Травке. А незнакомый голос шептал: «Должны набраться сил».
Видение мелькнуло и пропало. Сон навалился на девушку, и сил думать о кругах, песке и заклинаниях у нее совсем не осталось.
#7. Нок
Дневное светило еще не успело подняться из-за холмов, когда проснулась Нок. Дорога ей предстояла неблизкая, потому мешкать не стоило. Медленно светлеющее небо убегало вверх, и на его фоне темнели шелковица и абрикосы. Стряхивали редкую росу кусты смородины и хрупкие листики ежевики.
Линн растянулся на четыре холма. На самом высоком из них цеплял крышами облака и поблескивал мелкими окошками храм духов Днагао. У подножия находился рынок, а чуть в стороне, на пути к бухте, расположился Корабельный двор мамы Мабусы.