— Разбойное племя. Насиловали, грабили, убивали, — заговорил вдруг Саен, — им нравилось причинять боль. Чужая боль их питает, возбуждает, радует. Для них это забава. Ограбить и убить — как муху прихлопнуть. Выродки, по-другому не назовешь.
Птица вздохнула.
— Считай, что мы доброе дело сделали с тобой. Грязное и поганое, но очень доброе. Паренька только зря отпустили, он тоже порченный. Отмеченный тьмой с самого детства. Еще причинит он боль ни одному человеку, это как пить дать. Надо было и ему голову отрубить, он бы и не понял, что с ним произошло. Зато и сам бы не мучился, и других не мучил…
Птица крепче прижалась к плечу Саена. Обычно он не говорил о своих чувствах, обычно вообще не очень говорил с Птицей. Но сейчас ему надо было с кем-то поговорить, Птица это чувствовала. Потому не спрашивала и не отвечала. Ответы тут были не нужны. И так понятно, что гадко и мерзко, что лучше бы не встречать им эту шайку бандитов, не проливать кровь на землю, не забирать чужие жизни. Только разве ж они могли выбирать? Они просто защищались. Иначе убили бы Саена, а Птицу и Огху забрали…
— Вот поэтому я и не люблю клятые королевства. Столько зла, сколько тут, я не встречал больше нигде. Разве что баймы только хуже.
Саен вдруг обнял Птицу за плечи и легонько прижал к себе. Проговорил над самым ухом, тихо и мягко:
— Не должен был я заставлять тебя убивать. Не годиться женщине отнимать чужую жизнь. Женщина наоборот, дает жизнь, рождая детей. Ваше призвание — давать, а не отнимать. Прости, Птица, что-то не то выходит у нас с тобой…
Птица осторожно дотронулась до пальцев Саена, ей хотелось хоть немного поддержать его, сказать хоть что-то доброе и утешающее, но слов не находилось. Она вздохнула и накрыла холодные пальцы хозяина своей ладонью.
Не все так плохо, они же помогли Огхе и Тхану. Спасли паренька от смерти, накормили, согрели, защитили. Они сделали то, что могли. И спасли от болезней две деревеньки. И еще спасут, у них получиться. Значит, не только смерть они принесли.
— Сидишь и жалеешь меня, — снова заговорил Саен, слегка улыбнувшись, — и мне нравится твоя жалость. Глупо, конечно, я знаю. Но мне нравится, Птица, что ты меня жалеешь. Надо бы отправить тебя спать, но вот, я хочу сейчас, чтобы ты сидела рядом и продолжала меня жалеть… Чтоб я сдох — как говорил Еж.
— А Еж и Травка уже давно спят, наверное… — еле слышно проговорила Птица.
Она поняла все слова Саена о жалости, но говорить об этом было неловко и странно. Да и не хотелось. Ведь и так все было ясно, а даже если и не все — то это и не важно. Злость Саена была жесткой, а грусть переворачивала сердце. И это было новым, непонятным, диковинным чувством.
И Птице самой было грустно и беспокойно. И она все прижималась к плечу Саена и все сжимала его пальцы, пытаясь отогреть. Беспокойно металось пламя костра, и возилась в шалаше Огха.
Незаметно подкралась дремота, веки отяжелели, и Птица уснула. Но даже сквозь сон она чувствовала, как крепко обнимает ее за плечи Саен и как нежно прикасается губами к прядям ее волос. Чувствовала и улыбалась.
Глава 21
Вот уже несколько дней они были в пути. Ночевали на земле, под открытым небом, ели у костра и часами двигались под дождем. Плащ Птицы отяжелел, пропах дымом и весь был заляпан грязью. Плотные штаны, пара шерстяных рубашек, ботинки — вся ее одежда выглядела ужасно.
Ни постирать, ни отмыться как следует было невозможно. И постоянно донимали холод и дождь.
Это в Линне круглый год было тепло и сухо, и ночами долгожданная прохлада остужала мостовые, забирая накопленный за день жар. А тут, в Нижнем Королевстве наступила осень — так говорил Саен. И солнце скрылось за постоянными, непрекращающимися тучами. Казалось, что здешние духи лишили людей милости и насылают, насылают без конца ветер, дождь и холод.
Птица робко заметила об этом Саену, но тот улыбнулся совсем не весело, хмыкнул и ответил:
— Глупость это. Рядом с вашим Линном проходит теплое течение, которое и согревает землю, воздух и дает вам тепло. И вы находитесь на юге, южнее Нижнего Королевства. А тут глубь материка, тут ни теплых течений, ни теплых источников. И даже ума у людей тут нет. Вот потому холодно и неуютно.
От дождя плащ намокал и становился противным и тяжелым. Капюшон хоть и сохранял голову сухой, но тоже оседал на плечах влажным весом, когда Птица его снимала. Плащи сушили у костра, и тогда от них поднимался противный дым, а на утро они воняли костром и еще какой-то ерундой. То ли плесенью, то ли дождевой водой — не понять.