Велел свести его на конюшню, а осквернённую наяду отдал дворовым детям.
Свадебный переполох. Несколько слов о том, как изумлены бывают люди на свадьбах.
Наступила суббота, время свадеб и связанной с ними суматохи. Селянки гладили рушники и скатерти, после жарких споров сватов о приданом перинный пух летал по улицам, будто снег.
Раскурив чубук, я наблюдал за этим столпотворением из окна, вспоминая былое.
Как-то, когда наш полк стоял в N., я был приглашён на свадьбу местного казначея. Ну, сначала всё шло обыкновенным образом ― родственницы невесты хихикают и скачут, гг. офицеры рвут им длинные подолы своими шпорами.
Настала пора бросать букет.
И тут случился конфуз.
Собственно, к букету бросились сразу три или четыре прелестницы и сшиблись не хуже, чем негритянские невольники в их любимой игре с мячом и корзиною. Вдруг вокруг умолкли разговоры, пресёкся смех и поздравления. Потому как из означенной группы, выбитая ударом, будто елементарная частица, вылетела накладка, что помещают на грудь для оптического увеличения оной. Свидетельство девичьей нечестности упало на пол и подпрыгнуло несколько раз. Оно зазвенело и запрыгало, как пятак по мостовой.
Все как зачарованные глядели на эти прыжки. Казалось, сам чорт прыгает меж нами.
Старухи падали в обморок, закатив плёнкой куриные глаза, старики, бывшие не в одной кампании и смело смотревшие в глаза смерти и неприятелю, мелко крестились.
Вот так.
Есть и иная история. Однажды, чтобы успокоить старые раны, я отправился на воды. Там я встретился с поручиком N***-ского полка, знакомым мне, правда, за карточным столом. Он решил жениться.
Я был приглашён на свадьбу.
Родственники хлопотали, невеста нервничала, и по традиции наших южных губерний ей подносили рюмочку за рюмочкой ― для успокоения.
Успокоение случилось, молодая стала клевать носом, попадая прямо в букет, да и присутствовавшие тоже лечились изрядно.
Настала пора откинуть вуаль и запечатлеть поцелуй на губах молодой жены.
Незапно (ах, как я люблю это слово ― незапно, незапно) раздался крик, от которого кровь стыла в жилах. Кричал жених.
Он не узнал невесты ― на него глядело красное извозчичье лицо с фиолетовым носом.
Оказалось, что несчастная страдала жестокой нутряной непереносимостью какого-то сорта зловредных цветков. Но, успокоившись настойками, забыла об этом.
Обнаружилось это лишь в момент ритуального поцелуя.
Хорош был вид жениха!
Не дожидаясь развязки, я повернулся, забрал в прихожей вполне острую саблю, чью-то вполне приличную шубу. Так я и вышел безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошёл!»
Путешествие в имение к Кашиным. Народный оркестр и любование просторами.
Целый день провёл в постеле. Никого к себе не допускал, думал о том, не лишний ли я человек, не зря ли живу. Надо избавиться от иностранного и наносного, вот что. Оттого покушал консоме с профитролями безо всякого удовольствия. Потом слушал дождь и жевал пряник, забытый кем-то на книжной полке. Думаю, что, если повсеместно заместить печатные книги печатными пряниками, ничего худого не будет, а наоборот, сограждане будут радовать глаз друг друга приятной полнотой.
Меж тем, чтобы развеяться, на следующий день съездил за сто вёрст в имение Кашиных.
Обнаружил там небывалый взлёт русской духовности. Даже река текла под обрывом величаво и неумеренно, как-то истинно по-русски.
Повсюду подают свистульки и петушков. Кашина подрядила трёх учительниц школы, устроенной ею для крестьян, петь народные песни.
Бывшие бестужевки охотно согласились, оделись в сарафаны, да так и не стали их снимать. Кипучая энергия этих барышень, некоторое время назад толкнувшая их к народникам, потекла в надлежащее русло.
Пел вместе с ними протяжные патриотические песни.
Прошка играл на баяне, несколько кучеров звенели однозвучно звучащими колокольчиками. Шорник дудел в свистульку, чем окончательно меня растрогал. Расчувствовался и оттого случайно выпил много.
Погодой и выпитым принужден был остаться у Кашиных.
Ночью приходила Аксинья, сказала, что барыня велели перестелить мне постель. Что за глупости! Я привык к спартанской жизни и всю жизнь укрывался лишь тонкой солдатской периною. Оставил Аксинью у себя и до утра выговаривал ей, после чего отослал к шорнику.
Прощание.