― Нет, я полечу. Сегодня меня вызвали к начальству и велели принести лептонный двигатель со всем описанием. Они поняли наконец, что я давно перестал заниматься левитацией. И это конец, множество моих изобретений отнято, и мне не жаль их. Но это больше, чем двигатель, это средство спасения.
Малыш вздохнул. Заграница его не манила, идея эта казалась глупой, но расставаться было жалко. Дверь за ним закрылась, и Карлсон продолжил копаться в своём двигателе.
Карлсон действительно исчез. Гибарян с подозрением расспрашивал Малыша об их разговорах, но Малыш действительно не выдал товарища. Потом он тщательно слушал сводки новостей, но известий о появлении Карлсона в Америке не находилось. В иностранных научных журналах ничего о лептонном двигателе тоже не обнаружилось. Шло время, которое, как известно, деньги, и Малыш стал забывать своего друга, который, кстати, и не обещал вернуться.
Но, однажды, гуляя с дочками в садике, он увидел странное объявление на столбе.
Впрочем, это уже совсем другая история.
2022
Московский бит
Госпожа Карлсон, кажется, жила вечно. Какой-то хроникёр раскопал снимок с ней рядом со Сталиным, а другой ― фотографию её на знаменитом балу императорской семьи, где она красовалась в костюме половецкой девушки.
Но, кажется, виной тому было лишь природное сходство бабушки, матери и самой госпожи Карлсон. Семья прошла через все беды двадцатого века, как нож сквозь масло, «прошла между струй», как выразился когда-то князь Цицианов, или нарком Микоян ― неважно кто. Семье не помешали ни непатриотическая фамилия, ни дворянство, ни богатство, ни зависть общества. И всё оттого, что мужчины в этой семье играли служебную роль. Но их было множество, и все они осыпались с семейного древа, как листья по осени. Сколько их было ― блестящих офицеров гвардии, что ложились на полях Великой войны, безусых поручиков, погибавших в Гражданскую, романтических комиссаров, которые умирали в сыпняке, но успевали донести свой паёк госпоже Карлсон. Наркомы, что не умели ходить между струй, исчезали в неизвестности, будто провалившись в шахту (а может, и правда ― в шахте), а госпожа Карлсон продолжала жить в своей огромной квартире. А потом появились волшебники другого времени ― завмаги. Магия их деятельности не спасала от смертельного приговора, и, в отличие от наркомов, на реабилитацию им рассчитывать не приходилось. Богачи новых времён тоже несли свои зёрнышки в копилку госпожи Карлсон, но отчего они делали так, было решительно непонятно. Это был простой обычай: госпожа Карлсон должна жить достойно, так было заведено, и никому в голову не приходило нарушать заведённый порядок.
Мемуаристы наркомов путались в приёмных детях, которые тоже улетали невесть куда. Всё было тленно, всё обращалось в прах, кроме самой госпожи Карлсон.
Не так давно она взяла к себе новую девушку, что помогала ей в делах. Это была секретарская работа. С пылесосом, кастрюлями и тонометром работали другие, специально обученные люди. Секретарша была взята из провинции ― в меру скромная.
Её отпускали на светские мероприятия, и потом она подробно рассказывала своей госпоже кто и как себя вёл на раутах, в гольф-клубах и на скачках.
Однажды девушка обратила внимание на молодого человека, несколько раз прошедшего мимо неё в ночном клубе. На неё часто обращали внимание, и поэтому она не сразу придала значение этой встрече. Молодой человек, однако, стал попадаться ей всё чаще. Однажды она увидела его в офицерском мундире, и намётанный глаз распознал несколько нескромных орденов за Кавказ на груди молодца.
Капитан вёл размеренный образ жизни. Он вернулся в Москву, оттого что убедил начальство в том, что запись в его дипломе «инженер-вычислитель» не пустой звук, и он годен не только для расчёта стрельб артиллерийских батарей. Так он попал в группу полковника Гибаряна, что сидела в укромном месте под зданием Генерального штаба. Место было, однако, незавидное, без перспектив карьерного роста. Но это была Москва, а за эту географическую привязку иной офицер продал бы военный секрет. А то и два.
Жить капитан предпочитал не у старушки-матери, а снимал крохотную квартиру в центре города.
За стенкой кричали. Кричали не от злобы, а от животного счастья. Это капитана не раздражало. Его мучала боль в висках. Иногда он, потеряв контроль, сжимал виски пальцами, и если кто-то это видел, то молодой офицер намекал, что это последствия ранения на войне. На самом деле злые пульсы, что стучали в его голове, были голосом зависти. Он не был готов к капитализму. Его блестящий послужной список ничего не значил, перспектив не было никаких, а настоящая жизнь неслась мимо, сверкая лаком дорогих автомобилей, из которых неслась разухабистая музыка. Из люков на крыше высовывались недешёвые красотки, а капитан шёл по Фрунзенской набережной, предоставленный сам себе.