— А чего, — сказала Николаенко, — мы же не в здании.
Нецензурная брань в стенах гимназии запрещена категорически — не только в целях повышения культуры учащихся…
— А кто вас ругает? — поинтересовалась я. — Вас хвалить надо. За внеклассное чтение и отличное знание теории. Как это там говорится? Ключевая нецензурная трехбуквенная идиома — реликт ритуального праславянского проклятия «ты песье отродье, сукин сын», трактующееся как низведение противника до нечистого животного.
— Ну вот мы и хотели скастовать этот спелл! — с энтузиазмом подхватила Николаенко. — То есть научиться. Если волхвы это делали, значит, можно!
— Наложить заклятье, — машинально поправила я. Наталья мне уже разъяснила — с компьютерно-американским жаргончиком мы, педагоги, боремся. И сами стараемся к нему не прибегать.
— Наложить заклятье, — послушно повторила Марина. — Ведь должно быть несложно, раз они это делали быстро.
— В общем, да. Обернуть псом любого оппонента, до князя включительно, — сильный аргумент в споре, но только уложиться надо было в секунды.
— Ага, потому и слово короткое, — ухмыльнулся Айрапетян.
— Должно быть, поэтому, — согласилась я. — И очень вероятно, что слово то самое — в таких вещах предания не врут. Дело не в этом.
— А в чем? — жадно спросила Николаенко. Она так трогательно растаращила на меня глаза, что стала похожа на мою Машку. (Нет, русые дреды — это, вне всякого сомнения, круто, но надеюсь, что у Машки все-таки хватит ума не делать в мочке уха пятимиллиметровую дырку, да еще с латунным люверсом…)
— Слово-то не изменилось, но изменилось все остальное. Время, язык, нравы, словоупотребление. При волхвах это слово вместе с другими такими же было табуировано. То есть запрещено. («Мы знаем, что такое табуировано!» — с обидой заметил Айрапетян.) Эти слова были ведомы только тем, кто прошел обряд посвящения, и употреблять их можно было только в самых крайних случаях, например при угрозе жизни. А теперь?
— А теперь… его все употребляют.
— Совершенно точно, — похвалила я. — Все и всегда, начиная с детского сада. И говорят, и пишут, и печатают, — я многозначительно прищурила глаз на Маринину футболку, точнее, на самое распространенное английское слово.
— Ну, русское на одежде не печатают, — смущенно пробормотала красотка.
— Уже начали, — утешила я. — А при частом употреблении любое заклятие теряет магическую составляющую. Теперь это простое условно-неприличное слово. Ясно?
— Я-асно, — недоверчиво протянула Николаенко, — а почему тогда мат в гимназии запрещен?
— Да! — подхватил Айрапетян.
Так вам все и объясни. Я помедлила, подбирая слова.
— Потому что есть простое сквернословие и есть… ну, скажем так: виртуозная брань. Существуют люди, способные таким образом подбирать и комбинировать слова, что получается эффект, достаточно близкий к легендарному. Причем как эмоциональный, так и физиологический, и магический.
И добавила, строго взглянув в просветлевшие юные лица:
— Конечно, вы понимаете, что пытаться обнаружить эти заклятья методом проб и ошибок — все равно что подбирать тупым перебором восьмизначный код. Подобные комбинации уникальны, их надо или знать, или родиться настоящим охальником. Тут важен каждый суффикс, каждый эпитет, каждая интонация. Проклятье — дело тонкое. Иначе в Москве от собак ступить было бы некуда.
— А тогда почему мат в гимназии… — снова завел Айрапетян.
— Да потому, — значительно сказала я, — что организмы оборотней, особенно самых маленьких, чувствительны к вербальным воздействиям. И в первую очередь — к неумелым и грубым. В следующем году, на анатомии, мы с вами это обсудим подробнее, а пока просто имейте в виду: если у проклятия нет видимого эффекта, это не значит, что эффекта нет вообще. Бывает, что оборачивание, вопреки ожиданиям, и у прирожденного оборотня от этих слов нарушается. Так понятно?
Понятно, судя по вновь омрачившимся лицам. Наверняка опыты не прекратят, но это и неважно. Есть вещи, которых им все равно не достичь: должная концентрация и эмоциональный настрой. А плохие слова и в автобусе услышать можно. У нас в городе вообще экологическая обстановка скверная.
Кстати о собачках. Давеча во время урока Ламберт стоял ко мне спиной. Я не могла видеть, шевелил ли он губами, когда «страховал» этого долговязого и остальных. И не зря же он именно собак выбирает темой для первого урока. А потом гимназисты, наглядевшись на это дело, тянутся за наставником…
Глава 7
Конечно, это была довольно странная пара — лисенок и цыпленок. Но вместе им было очень хорошо.