Марк помнил, как дед переставал строгать дерево, перекладывал табак из одного угла рта в другой и выпускал струю слюны в пятигалонную банку из-под сахара, служившую ему плевательницей. Он точно попадал в банку с десяти футов, не пролив по пути ни капли густой коричневой жидкости, и продолжал как ни в чем не бывало рассказ. И какие это были рассказы! От них у мальчика глаза лезли на лоб, он просыпался по ночам и боязливо заглядывал под кровать.
Марк помнил деда в мелочах: как он наклоняется, набирает горсть красной почвы и просеивает сквозь пальцы, а потом с выражением гордости на старом морщинистом лице вытирает пальцы о брюки. «Хорошая земля Андерсленд», — говорил он обычно и умудренно кивал. Помнил Марк его и в значительных делах: вот дед, высокий и худой, стоит рядом с ним в густом кустарнике, и большое старое ружье «мартини хендри» с громом выплевывает дым, отдача сотрясает старое хрупкое тело, а буйвол, как черная гора, несется на них, окровавленный, обезумевший от раны.
Четыре года Марк не видел деда и ничего не слышал о нем. Вначале парень писал длинные, полные тоски по дому письма, но старик не умеет ни читать, ни писать. Марк надеялся, что он отнесет письма к кому-нибудь, может, к почтальонше, и друзья прочтут ему их и напишут ответ.
Но надеялся он зря. Гордость никогда не позволила бы деду признаться чужому человеку, что он не умеет читать.
Тем не менее Марк продолжал писать и посылал раз в месяц письмо все эти долгие четыре года, но только завтра впервые узнает о старике хоть что-то.
Марк уснул и проспал еще несколько часов, потом в предрассветной тьме разжег костер и вскипятил кофе. Как только стало видно тропу, он снова отправился в путь.
С обрыва Марк посмотрел, как из моря поднимается солнце. Над волнами плыли высокие грозовые тучи; когда солнце вышло из-за них, они загорелись красным и розовым, винным и пурпурным, каждая туча была четко очерчена красно-золотой каймой и прострелена столбами света.
Под ногами Марка местность резко уходила вниз, к богатым прибрежным долинам, густо заросшим лесами, и гладким травянистым холмам, которые тянулись до самых бесконечных белых берегов Индийского океана.
Недалеко от Марка река уступами, пенясь, падала с влажных черных скал в глубокие омуты, где вода вращалась, как гигантские колеса; здесь река отдыхала, прежде чем обрушиться со следующего уступа.
Марк впервые заторопился, спускаясь по крутой тропе с той же стремительностью, что и река, но была уже середина утра, когда он добрался до теплых сонных земель у подножия холмов.
Река стала шире и мельче, ее нрав полностью переменился, и она спокойно вилась в песчаных берегах. Здесь были другие птицы, другие животные, чем вверху, на холмах, но сейчас Марку было не до них. Едва бросив взгляд на стаю птиц с тяжелыми, похожими на ятаган, клювами (они выглядели грозно, даже когда с криками, похожими на смех, поднялись в воздух), он поспешил вперед.
У корней большого дикого инжира Марк увидел небольшую полуразвалившуюся груду камней, которая для парня имела особое значение. Эта пирамида обозначала западную границу Андерсленда.
Марк задержался, восстановил пирамиду между серых чешуйчатых корней, которые ползли по земле, словно древние рептилии. Пока он работал, стая жирных зеленых голубей с шумом сорвалась с ветвей над ним, где птицы кормились горькими желтыми плодами.
Миновав инжир, Марк пошел новой, легкой и упругой походкой, широко расправив плечи, с огоньком в глазах, потому что он вернулся в Андерсленд. Восемь тысяч акров плодородной бурой почвы, четыре мили речного берега, изобилие воды, мягко закругленные холмы, поросшие густой душистой травой. Андерсленд, земля Андерса — это название старик дал ей тридцать лет назад.
Через полмили Марк собирался уйти от реки и через следующее возвышение двинуться напрямик к дому, когда уловил в неподвижном теплом воздухе далекий глухой гул, а потом слабые звуки человеческих голосов.
Удивленный Марк остановился, прислушиваясь; снова глухой мощный гул, но теперь ему предшествовал треск веток и подлеска. Ошибиться было нельзя — валили лес.
Отказавшись от первоначального намерения, Марк направился дальше вдоль реки и шел, пока неожиданно не вынырнул из леса на открытое пространство, которое напомнило ему обширные опустошенные поля Франции, изуродованные снарядами и взрывчаткой так, что земля лежала обгорелая, нагая.