Такие веши человек может понять только сам, учиться этому не нужно. Часто, оставаясь одна, я вспоминала ее слова и спускала брюки до колен или задирала майку до шеи. Я краснела, когда проходила мимо мужчин: мне казалось, что они раздевают меня глазами.
На улице было так холодно, что брикеты замерзали. В печке они разбухали и начинали вонять. Слипшиеся брикеты женщине приходилось разбивать кочергой или ножом, она плевалась от раздражения и восклицала: «Какая гадость!» Стирая белье под краном во дворе, она жаловалась домовладелице:
— Сами посудите: заботиться о чужих детях — в моем-то возрасте! Даже когда все хорошо, любовь быстро проходит, а у меня нет ни денег, ни дома. Он заморочил мне голову своими небылицами: послушать его, так он обладатель несметных сокровищ… Молодой бываешь раз в жизни.
— Если работаешь на панели, о старости нужно думать заранее. Молодость и впрямь не вечна.
— Ребятишки меня не любят. Особенно девчонка. Мы с ней как вода и масло.
— Все лучше, чем вода и огонь.
— Я боюсь детей не меньше, чем их отца.
— Страх хуже ненависти.
Это было странно. Наш отец побил женщину только раз, а мы вообще никогда ничем ее не пугали. Она была куда выше нас и гораздо сильнее. Мы были умненькие-благоразумненькие котятки, но жена нашего дяди по маминой линии постепенно сходила с ума, когда мы у нее жили, а жена дяди по отцовской линии утверждала, что мы уморим ее раньше времени.
Дождливым весенним воскресеньем мы сажали подсолнухи. Муж госпожи Ёнсук где-то услышал, что семена подсолнуха могут вылечить болезнь его жены, вот и купил рассаду. Во дворе было полно народу — господин Йи, пара, работавшая на заводе, и даже вернувшийся в очередной раз неизвестно откуда господин Чхонь: услышав шум, он высунул нос из своей комнаты, принюхался, присмотрелся, а потом вышел и взял в руки лопату.
Мы выкопали форситии — они росли у подножия стены и готовились расцвести, вырыли ямки в земле и посадили подсолнухи. Капельки дождя на золотистых волосах женщины выглядели как вуаль. Работа явно доставляла ей удовольствие: она сказала, что это напоминает ей детство, тот день, когда она пересаживала бальзамин, и пообещала, что посадит его в нашем дворе и покрасит мне ногти лепестками. Мы с Уилем развлекались, закапывая в землю собственные ноги. Стояли по стойке «смирно» под дождем, изображая деревья. Мягкая влажная земля забивалась между пальцами и щекотала кожу. Мне казалось, будто я пускаю корни.
Взрослые тоже разулись, и весь цементный двор был заляпан грязью. Они закатали штаны и суетились под дождем, как будто перекапывали настоящий сад. Господин Йи измазал ноги грязью аж до самых бедер. Он сказал домовладелице:
— Я очень давно не возился с землей, и теперь мне кажется, что я залпом выпил чашу кислорода. Послушайте, бабушка, а что, если нам устроить во дворе огород? Можно посадить капусту и перец… Когда я жил в деревне и обрабатывал землю, то всем удобрениям предпочитал компост.
— Цемент испортил землю. Забудьте о перце, он тут не вырастет. Если удобрить почву и оставить под паром года на два, может, потом что и получится… — покачал головой господин Чхонь, просеяв горсть земли в ладонях.
— Можете поверить мне на слово: господин Йи силен только в теории; настоящий крестьянин — это господин Чхонь. Он умеет обращаться с лопатой. Это видно по тому, как он втыкает ее в землю. Откуда вы родом? — веселым тоном спросила старуха домовладелица.
— Отсюда, «от сохи». Вы угадали — я родился в деревне. Сейчас там, наверное, развозят удобрения по полям, готовят грядки под сеянцы.
— Так почему же вы уехали?
— У всех свои проблемы, — с горьким вздохом ответил господин Чхонь.
Старуха расщедрилась на свинину и водку, а выпив, снова принялась хныкать: она, мол, ничего не стала бы просить у судьбы, если бы ее дочь встала на ноги, поев семечек подсолнечника, которые вызреют следующим летом. Тогда она сможет спокойно умереть.
Женщина даже перестала накладывать по вечерам макияж, волосы у нее отросли и остались золотистыми только на концах. Теперь она красила только губы и часто мечтательно смотрела на небо.
Листья росших во дворе подсолнухов были уже большими, когда она ушла. Накануне отец приезжал домой. Придя из школы, я увидела, что кто-то рассыпал лежавшие у внешней стены брикеты. Перед домом, на дорожке, ведущей к туалету, во дворе и в кухне — повсюду на брикетной трухе остались женские следы. Стоявшие в углу сундук и туфли на высоких каблуках исчезли. На туалетном столике не было баночек и коробочек с косметикой — остались только круги и квадратики на слое пыли. На полу стоял забытый пузырек лака для ногтей и чехол от карт. Может, она устала складывать брикеты в стопку? Или ей надоела вечно сыпавшаяся с них пыль?