— Нужно смотреть на солнце, не моргая, — то и дело повторяла она.
Небо окрашивалось в алый цвет, разрывая черную пелену ночи, из-за горы внезапно выплыло солнце. Я была ослеплена, но глаз не закрыла. В самом центре светила, там, откуда исходили лучи, я видела малиновое пламя. Оно стремительно пульсировало и обожгло мне глаза прежде, чем я успела закричать: «Горячо!» Глаза жгло, я была ослеплена и ничего не видела, кроме белого света на земле. Где-то очень далеко пела птица. Потом я увидела, как она влетела в белый свет, поглотивший небо, гору, дом, старуху и меня. Я смотрела ей вслед, пока она не превратилась в крошечную точку, а потом и вовсе исчезла.
— Все хорошо. Теперь ты быстро поправишься.
Услышав эти слова, я обернулась. Закрыла, а потом открыла глаза, из них потекли теплые слезы, и заливавший их жаром белый свет исчез. Под крышей, перед окном господина Йи, во все горло распевала птица.
Мои глаза на рисунке, приклеенном к двери, были исколоты булавкой, длинная тонкая иголка торчала в черном зрачке.
— Сестрица! Отец увез нас в Сеул, — сказал Уиль, кривя рот.
Это случилось вскоре после того, как ушла мама. Мы надели новую одежду, сходили к парикмахеру и сели в поезд. На рассвете отец купил нам молока, крутых яиц и хлеба с фасолью. Мы ехали очень долго. «Я сейчас вернусь, никуда не уходите». Он исчез, оставив нас в зале ожидания в Сеуле. Весь день там было полно народу. На площадь приземлялись стаи грязных голубей, какой-то человек то и дело дико вскрикивал, разрывая на себе цепи, после чего спокойно возвращался к продаже снадобий.
Отец все не возвращался. Мне было страшно, я хотела есть, но не плакала. Я не двигалась с места. Уиль сказал, что хочет писать, и я ответила: «Так писай». Что он и сделал — даже штаны не спустил. Хозяйка маленького ларька дала нам хлеба и молока. Отец вернулся много позже, от него разило спиртным. Уиля сразу вырвало на том самом месте, где он простоял весь день. Рвота была темно-красной. «Ты блюешь кровью», — сказал отец, но я присмотрелась и объяснила: «Это фасоль, он недавно поел хлеба с фасолью».
Шла я с трудом. Ноги у меня затекли и стали тяжелыми, как камни. Мы снова сели в поезд и долго ехали, глядя на закат, а когда добрались до места, у нас с Уилем поднялась температура.
— Отец хотел нас тогда бросить. Сестрица. Он меня бросил. Ты помнишь? Он побил маму и выбросил меня с третьего этажа, а ведь я был совсем маленький. Но со мной ничего не случилось. Потому что я полетел. Ведь если упадешь, то умрешь. Я уже тогда это знал.
Уиль говорил все громче, а я каждую ночь уходила все дальше от дома.
Улица за вокзалом была темной, совсем без фонарей, но красные лампочки, украшавшие домики, придавали им уютный, приветливый вид. Мягкий розовый свет обволакивал сидевших в витринах женщин. Они спокойно читали или красились перед зеркалом — так, словно улица для них не существовала. Некоторые вышивали цветными нитками на пяльцах птиц и цветы. В комнате висели маленькие шторки — совсем как в домике Белоснежки и семи гномов. Это был какой-то другой, нереальный мир. Снаружи было темно, а от этих домиков словно бы исходил аромат тайны. Время от времени слышался шум приходящих и отъезжающих поездов. Мужчины с последнего поезда, не глядя по сторонам, пробирались в этот темный квартал и ныряли в жаркие, пропахшие духами комнаты. Мужчины напоминали усталых карликов.
С холма виднелись расходившиеся в разные стороны дороги. Земля была маленькой одинокой зеленой звездой, солнце — крэгом, гора — треугольником, а медленно текущая вода — длинной лентой. Желтеющие листья вздрагивали, как уши сомневающегося человека. Я смотрела на облетевшие, погруженные в глубокую задумчивость деревья, и мне казалось, что ни они, ни я больше не вырастем. На земле лежали кучи сухих листьев. Место, куда мы с Уилем ходили по нужде, тоже было засыпано. Я расчистила яму и присела. Шум ветра напоминал песню, которую пели мы с Уилем. Песня стала ветром. А мы пели? Может, и нет. Мне почудилось, что среди деревьев мелькнули солнечный луч и крохотная фигурка Уиля, перемещающегося со скоростью света. Внезапно мне стало страшно на пустом холме, и я кинулась бежать вниз.
Когда я пришла из школы, в комнате было полно света. Висевшая на окне тряпка упала, и лучи солнца падали на синюшное лицо Уиля. Я приподняла одеяло и увидела влажные пятна на одежде. Я раздела брата и обтерла его тело.
— И не совестно тебе так себя вести? Ты что, грудной младенец? Придется надевать на тебя подгузник.
Пока я его отчитывала, Уиль, как глухой, выкрикивал свой монолог.