Размышлять о таком было страшно, поэтому он загонял эти вопросы как можно дальше в свою мысленную библиотеку, прятал под замок и старался думать о пчелах. Если бы он мог, он бы точно завел пчельню. «А что мне тогда делать с крыльями? Будет неудобно», – снова прыгала ему в голову дилемма. Он был вопрошающим, и эти вопросы никогда не заканчивались. «Как же тогда живут люди, которые знают и того меньше?»
Так и проходили его условные дни, потому что на небе время никак особенно не делилось, его там вообще отродясь не было. За ходом времени следили ангелы-хранители и иногда сам Птица в своих подглядываниях за жизнью. Бесконечность его не тяготила, ведь конечности времени он не знал, а потому не ценил и не считал роскошью возможность просто «быть». Люди копошились, а он бессердечно за ними наблюдал – как сквозь кружевную занавеску. Иногда его метафизическое сердце кололо фантомной болью и беспокойством, но он был уверен: это всего лишь из-за долгого наблюдения за происходящим внизу и какого-никакого, но прикипания к тем или иным несмышленым человекам.
Упал он и правда глупо. Он никогда не думал, что такое может произойти, особенно с ним, он ведь ничего такого не делал, верно? Ну, покуривал тайком, запускал сигаретные бычки вниз падающими звездами, подсматривал за жизнью, иногда задавался дурацкими вопросами – так кто ж не задавался? Но правда в том, что не задавался почти никто. Краешком сознания он это понимал, но додумать эту мысль не мог: снова боялся. Он упал совершенно незаметно для себя, а падая понял, что в последнее время почти не общался с Ру, а когда общался, почему-то непременно ссорился. Что он теперь о нем подумает? А что о нем подумает отец?
Птица сидел на самом краю облака, под ногами у него парили сладкой ватой облака поменьше и не такие плотные, как на их – ангельском – небе. Он докуривал последнюю сигарету из золотой пачки Ру и пристально всматривался вниз. Расстояние помехой не было, поэтому он с интересом наблюдал, как какие-то студенты в лесах под Торжком с трудом устанавливают походную палатку на заросших темно-зеленым мхом камнях около ручья. Такой простой быт он обожал больше всего, хотя что тут интересного? Ну молодые ребята, ну пошли в поход, дальше-то что?
«Да ничего, – рассерженно думал Птица. – Не во всем должен быть какой-то возвышенный смысл».
На этой неожиданно озлобленной мысли он наклонился вперед, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть, как вообще люди умудряются устанавливать такое сложное сооружение, как палатка, и почувствовал, как соскальзывает с края. Это было донельзя абсурдно, думал он. Нельзя упасть, если у тебя есть крылья. Но те его не слушались, казались чужими, а в следующую секунду он уже проваливался сквозь дождевое облако, окончательно намокая сам и будто в огромный таз окуная крылья.
Потяжелев, они стали совсем невозможной ношей, и Птица рухнул вниз, прямо в Торжокский лес, над которым еще секунду назад парил на облаке. Первое же, чему его учит человеческая жизнь: ты никогда не думаешь, что такое произойдет именно с тобой.
Он больно ударился, и все вокруг него вспыхнуло белым светом, вспороло сырую почву под ногами, та взлетела комьями вокруг него, а потом тяжело упала обратно. Повалилось несколько тонкоствольных деревьев рядом – четыре, насчитал Птица. Как конфетти осыпались зеленые листья. Он свернулся калачиком в яме, образовавшейся из-за его падения, и заплакал, ничего не понимая. Он чувствовал, как мир обхватил его крепко и засунул в себя, а он совершенно этого не хотел. Все звенело, трезвонило, шумело, кричало. Все было слишком. У него болели кости, почти вспарывали его неразумное мясцо, кровь бежала у него внутри так громко, что от шума закладывало уши, в легких вдруг разом осел весь дым, что он так долго в себя вдыхал, а в груди будто образовался нервный и беспокоящийся камень. Как всего много.
Птица думал только о своих крыльях, на которые никогда не обращал столько внимания, сколько вдруг обратил, упав. Он приподнялся, пачкаясь во влажной после дождя земле, завел руку за спину и коснулся маховых перьев. Они были сырые и обвисшие, почти воспаленные, на каркасе крыльев они висели мокрой грязной тряпкой, как неудачные выкройки на манекене. Птица чувствовал каждое болевшее перо и, плача, продолжал их касаться, как будто хотел убаюкать. Вместе с этим он переставал ощущать в них силу, которая для него всегда была неоспоримой – она была, есть и… Как же страшно, господи. Он попытался взмахнуть крыльями – те не слушались, и на Птицу все больше накатывал ужас. Как же так, думал он, как же так. Нельзя ведь упасть с облака, если у тебя есть крылья, нельзя!