Марьюшка из избы сразу вон выбежала, в сеннике спряталась. Дед, конечно, мигом смекнул, что к чему, но вида не подает.
Сели на лавку чинно, разговор завели издалека.
— Растет у тебя, Афанасий, цветочек аленький, а у нас садовник славный сыскался.
— Это вы про кого, про Марьюшку, что ли? Э, нет, гости дорогие! Поищите для своего садовника другой садочек.
— Что так? Аль жених плохой?
— Да нет, соседушка, невеста у нас никудышная! Такая красавица, как в окно глянет — конь на дыбки встанет. Во двор выйдет — три дня собаки лают! У нее, видишь ли, по секрету скажу, глаза как лукошки, на голове рожки, рот до ушей, хоть завязки пришей! Но зато на обе ножки прихрамывает, горбом туды-сюды покачивает.
— Ой, уморил, дед! — хохочет бабушка. — Да ведь это ты себя обрисовал! А Марьюшка у тебя — загляденье! Да и жених наш хоть куда! Руки золотые, а самому молодцу цены нет.
— Да, богатство у вас, конечно, большое. Два веника в коробке да мышка в мешке.
— Это правда. Денег ни гроша, зато слава хороша. Сам ведь знаешь, какой у нас Егорий мастер. Были 6 руки, а богатство придет! Внучке твоей у нас хорошо будет.
— Ага. Видела баба кисель во сне, да ложки не было.
Тут уж Акулина осерчала.
— Ты чегой-то, старый хрен, как ерш топорщишься?! У самого-то в сундуке от рыбы пух да крылья от мух! Гляди, к другим пойдем!
— Вот-вот. Стали щуке грозить, хотят ее в реке топить.
— Глянь-ка, Егорий, на щуку эту беззубую! Ужас охватывает, прости, Господи! Только вот я тебе что, Афанасий, скажу. Хоть и хочешь ты себе щукой казаться, а сердце у тебя завсегда мягче воска было. Все бабы в деревне про это знают.
Ну, дед тут и растаял, как лед на солнышке.
— Ох и хитра ты, бабка! Мужик клином, баба блином, а доймет! Ну, чего тут калякать, пора свадьбу стряпать.
Марьюшку кликнули. Стала потупившись, передник теребит.
— Пойдешь ли за Егория, внучка?
— Отпустишь, дедушка, — пойду.
— Ну и славно! Только свадьбу на Масленицу справим. А то знаешь, как бывает, кумишься, сватаешься, а проспишься — спохватишься. А ты, Егорий, пока невесте подарок готовь. Погляжу я, как ты для нее постараешься.
Стал Егорий раздумывать, что бы такое невесте подарить? Чтоб красивое было, нужное и при ней завсегда находилось, о нем напоминало.
Ничего в голову не идет!
Раз как-то пошел он в одну избу, где девушки посиделки устраивали. Сидят девушки по лавкам, пряжу прядут, песни поют, хохочут. И Марьюшка здесь же.
Сел Егорка в сторонке, глаз отвести от нее не может, работой ее любуется. Так ладно да споро прядет, никто угнаться не может, хоть и прялка у нее похуже всех была. Скрипучая, шатучая, на сторону валится, того и гляди, рассыплется. Одно слово — прабабушкино наследство.
«Вот какой подарок-то надо изготовить, — встрепенулся Егорий, — и вещь полезная, и при Марьюшке всегда будет».
На другой день пошел в лес липу для прялки рубить. Липа дерево мягкое, нежное, что хочешь из нее вырезать можно, не треснет, да и цветом хороша, золотистая.
Вот идет он бережком, а по речке белая лебедь плывет величаво. Шея гибкая, гордая, головка словно точеная, красавица!
«Вот как сделать-то надо! — любуется Егорий. — Чтоб не просто прялка была, а лебедушка».
Срубил он в лесу подходящую липу, а чтоб она не растрескалась, кору не стал обдирать и торцы глиной обмазал.
Как только просохла липа хорошенько, принялся рубить донце — широкую доску, на которую пряха садится. На конце донца выступ сделал с гнездом. В него то гребень, то стояк для пряжи вставлять можно, а стояк, на маленькое весло похожий, из крепкого клена вырубил. Обстругал все хорошенько, зачистил, дерево зазолотилось, засияло. Не прялка — птица легкая, ни у кого такой нет! Красивая, а чего-то не хватает!
«А что, если резьбой да красками ее изузорить?» — думает Егорий. Вырезал на донце тонкие линии, на концах завиточками закруглил. Потом солнышки под ножом зажглись, листья сказочные зашелестели, диковинные цветы зацвели.
А Егорий хмурится, опять ему не нравится!
Во двор вышел, там у него чурбан дуба мореного лежал. Расколол его на тонкие дощечки, из них два коника черных с крутыми шеями выстругал и в донце между цветов врезал. Сели без клея, как тут были, не выковырнешь. Но все ж для верности дырочки просверлил и желтые липовые гвоздики загнал, да не где попало, а где глаза и по сбруе. Сразу ожили коники, сбруей зазвенели, глазами закосили.
Вроде довольный остался. За стояк принялся. «Что бы такое, — думает, — написать?» Вспомнилась ему та ночь лунная на Ивана Купалу, цветок папоротниковый. Только какой он, цветок этот таинственный? Красный, синий или белый? А такой, наверно, каких на свете не бывает — черный! Ведь колдовство любит в черное рядиться.