Передача закончилась, Баши Муленга мирно храпит на стуле, но женский крик почему-то не прекращается. В телевизоре уже играет спокойная музыка с заставкой следующей передачи: «Мир – как книга: мало попутешествуешь – прочтёшь лишь одну страницу», но женщина продолжает кричать, и мы понимаем, что это наша мама. Переглянувшись, мы с Али выбегаем на улицу, позабыв про Куфе.
Мама каталась по земле и плакала в голос. Она была подобна осеннему плющу на иссохшей ветке, и было не отличить коричневое от коричневого, жизнь от смерти, правду от лжи. Её пронзительный крик взрывался мелкими стаккато и осыпался, дробясь. Рядом, ревя мотором, по дороге проехала машина. Эта ужасная сцена всколыхнула во мне недавно пережитое, в голове снова загудело, задрожали коленки. Всё происходило как в ужасном сне и казалось противоестественным. Ведь на протяжении всего это времени мама вела себя очень тихо. Она что-то бормотала себе под нос, молча кивала, выслушивая слова соболезнования. Но ни разу не кричала, не плакала в голос, а лишь с каким-то остервенением вытирала набегавшие слёзы. Лишь по ночам, накрывшим тонким одеялом, она сотрясалась от безмолвных рыданий, засыпая перед самым рассветом.
Если во время службы на кладбище сёстры Тате бились перед гробом, как последние истерички, мама сидела отрешённая, с неподвижным лицом. Когда пастор Мвеемба упомянул жену и детей усопшего, мама поднялась со стульчика, подвела нас к могиле и возложила венок. Ладонь её задержалась на земляном холмике лишь на мгновение дольше остальных, а затем она так же тихо вернулась на место, крепко держа нас за руки.
Тут, перекрывая мамины вопли, заорала тётушка Грейс:
– Хау! Заткнись, заткнись, ведьма! Это ты убила его, ты! Алалалала! – причитала она на лози, металась по двору, пиная ногами землю и поднимая фонтаны грязи. – Ты сожрала моего брата! – И тут она упала и начала кататься по земле, повторяя: – Мой брат! Мой брат! – Она вопила как припадочная, одежда её стала грязной. Мама потрясённо уставилась на неё. Выйдя из дома, Бана Муленга положила нам руки на плечи. На какую-то долгую минуту все замерли, никто не шевелился в тревожном ожидании. В лунном свете глаза тётушки Грейс сверкали злобным огнём, а потом она сказала:
– И ты, и твои ленивые дети – это вы сожрали моего брата, сжили его со света ради его имущества. Ведьмы, ведьмы! – И она стала тыкать пальцем в нас и маму.
Придя в себя, мама поднялась и сказала на тонга:
– Знаешь, а ведь я никого не убивала. Но вот ты убила меня сегодня раз и навсегда.
Мама окинула взором двор. Кого тут только не было. На крик сбежались местные мальчишки, а потом их матери, что прятались за спинами своих мужей. Кузены Тате засуетились, собрали стулья под шатром и погрузили их в белый фургон «тойота». Так вот зачем он тут, так вот куда подевалась наша мебель. Али стоял со сжатыми кулаками, словно приготовившись к бою. Народ смотрел на весь этот ужас и тихо переговаривался. Лицо тётушки превратилось в ледяную глыбу. Метнувшись в дом, она стала выносить одеяла из родительской спальни. Её примеру последовали остальные родственнички. Эти стервятники вынесли всё подчистую: кухонные занавески, тарелки, наши школьные формы и даже матрас, на котором спали мы с мамой.
Толпа расступилась, пропуская выезжающий фургон. Мама издала горестный вопль. В голове моей прозвучал голос диктора: «Захват чужого имущества является преступлением». Фургон уехал вместе с родственничками, и люди стали расходиться.
Вечером Бана Муленга принесла нам толстое синее одеяло, велев маме запирать на ночь все двери. Во сне события этого дня повторились с ещё более ужасающими подробностями, а когда я проснулась утром, то снова убедилась в страшной реальности: дом наш был полностью разграблен.
Все выходные ушли на то, чтобы хоть как-то восстановить потерянное. Из церкви нам принесли старые футболки, обувь, покоцанные кастрюли и сковородки, ветхие одеяла. Дом превратился в настоящий склад из нужных и ненужных вещей: разномастные занавески, стулья, обитые воловьей кожей, кассетный магнитофон и яркие домашние половики. Али окончательно замкнулся в себе: сидел в уголке и крутил на шее папин галстук. Мама сказала, что в понедельник мы должны обязательно пойти в школу, потому что «жизнь продолжается». Али заартачился, а я не посмела перечить маме – так было её жалко.