Утром я проснулась от движения транспорта и обнаружила, что кто-то стянул с моих ног тенниски. Надо же было так вырубиться. Оказывается, пока я спала, меня к тому же одолели насекомые, и я расчесала кожу до крови.
– Низабунгу аба, – со смехом сказали ребята, указывая на меня. – У неё кожа как у белого человека – непривыкшая к насекомым.
А ещё у меня саднило горло и голова была как чугунная. Выбравшись на лужайку, я присела возле дерева, надеясь, что все неприятные ощущения пройдут. Подошёл Али и популярно объяснил, как это работает. Просто мой организм ещё не приспособился к воздействию клея, на адаптацию потребуется какое-то время.
– Это как? – не поняла я.
– А вот так, – рассмеялся Али и пошёл с остальными «на работу». «Работа» заключалась в попрошайничестве на дороге. Когда загорается красный свет, нужно подбежать к машине, постучать в стекло, скорчить несчастную мину и ждать, что тебе подадут пару банкнот.
Горло моё немного прошло, в голове просветлело, но накатил ужасный голод, он просто пожирал меня изнутри. Стараясь не думать об этом, я побежала к остальным и тоже попыталась попрошайничать. Только ребята шарахались от меня и старались держаться подальше: хоть я и была сестрой Али, как бродяжка доверия не вызывала, а значит, отпугивала клиентов. «Тебе надо ещё немножко запаршиветь», – шутливо объяснил Али.
Одна из девочек, получив пару банкнот, тайком убежала и вернулась, облизываясь, как сытый котёнок. Только тут я увидела, что на ней мои тенниски. Я побоялась потребовать их обратно, так как не знала здешних правил.
– Не расстраивайся, сестрёнка, – сказал на ньянджа Али. – Вот появится другая новенькая, я стяну с неё тенниски и подарю тебе. – Он говорил с такой убеждённостью, словно всю жизнь был бродяжкой.
– Я есть хочу, – робко сказала я.
– Послушай, сестрёнка, – вдруг очень серьёзно сказал Али. – Если будешь говорить на английском, тебя побьют. Так что воздержись.
Пока горел зелёный свет, мы дурачились возле дороги, но стоило зажечься красному, каждый нёсся к выбранной им машине и жалобно канючил: Нипемпако тандизо[79]. Я уже так проголодалась, что было не до гордости. Я быстро перенимала у ребят их повадки, но пока ничего не «заработала».
– Что ты тут отсвечиваешь? Только неудачу приносишь, – не выдержал один из мальчишек, когда я оказалась слишком близко от него.
Пришлось отойти подальше и ждать следующего красного света.
Когда в остановившейся возле меня красной «Тойоте Старлет» я увидела за рулём женщину, чем-то похожую на маму, рука сама потянулась к стеклу.
– Нипемпако тандизо, – отчеканила я только что выученную фразу. Женщина удивлённо повернулась ко мне, сдвинув на лоб солнечные очки, опустила стекло и просунула сквозь щёлочку новенькую хрустящую банкноту в пятьдесят тысяч квач. Я взяла деньги, радостно улыбаясь. Мой первый заработок.
– Спасибо большое, – выдохнула я, но женщина, похожая на маму, уже уехала. Издав радостный вопль, я зажала деньги в кулаке и побежала на рынок, где купила себе два фриттера. Я вспомнила про Али и остальных, лишь когда проглотила последний кусок. Когда я вернулась к ребятам, они так на меня посмотрели, что я сразу поняла, что сделала что-то не так.
С этого момента мне пришлось осваивать новые правила выживания на улице.
Правило первое: мы – одна семья. Вместе играем, вместе дерёмся, всё делим поровну, будь то еда, деньги или клей. Самой старшей из нас была Энала – высокая, стройная, с округлыми бёдрами и красивой грудью. Когда она улыбалась, а это случалось довольно часто, глаза её смотрели на собеседника с лукавым прищуром. Голос её был мягким и певучим, а когда она смеялась своим гортанным, низким смехом, запрокидывая голову, прохожие оглядывались на неё. По акценту Эналы было очевидно, что она прекрасно владеет английским, но при нас она пользовалась только ньянджа. И ещё: её кожа была довольно светлой, но это становилось заметно, лишь когда нам удавалось нелегально воспользоваться чужим душем и смыть с себя грязь.
Мальчишки одаривали её подарками, а за это Энала позволяла мальчишкам потрогать себя за грудь или потереть причиндалы о свои округлости. За это я ненавидела её и одновременно восхищалась ею. Мне лично не хотелось, чтобы кто-то дотрагивался до моей намечающейся груди или моей плоской попы, но вот от подарков я бы не отказалась. Была среди нас ещё девочка Наташа, хотя по несколько раз на дню она напоминала: «Зовите меня просто Таша». Таша постоянно находилась под кайфом, обладала ломким мальчишеским голосом и грубыми чертами лица – низкий квадратный лоб и густые сросшиеся брови. Сколько бы она ни нанюхалась клея, взгляд её всегда оставался цепким и внимательным. Руки и ноги у неё были толстыми, как обрубки, а волосы короткими, и со спины её можно было принять за мальчишку. Да она и ладила с мальчишками лучше нашего. Они звали её бой[80].