– Потом объясню. На, тебе надо подкрепиться.
И она протягивает мне три фриттера, завёрнутые в бумагу. Я жадно поедаю их и чувствую, как мне полегчало.
Вечером Энала говорит, что нам надо сходить кое-куда на разведку. Через Грейт-Ист-роуд мы следуем в сторону Нортмида. Яркое освещение некоторых улиц заставляет луну устыдиться, ибо это светило больше годится для тех, кто ночует в туннеле. Под фонарями разгуливают вульгарно одетые девицы, призывно покачивая бёдрами и беззлобно отшивая толстопузых пьяных мужиков. Основная развязка происходит в тёмных концах улиц, откуда клиенты на машинах забирают продажных девиц. Я мысленно радуюсь, что на нас, одетых в лохмотья, никто не обращает внимания.
Мы сворачиваем на плохо освещённую Омело-Мумба-роуд. Единственным источником света тут служат фонари возле кирпичной ограды, за которой расположен частный дом. Но и здесь продажных девиц предостаточно: их можно и не заметить в темноте, если б не яркие юбки, едва прикрывающие ягодицы. Сбившись в кучку, девицы мило беседуют, поправляя короткие кофточки, туго обтягивающие их пышные груди. Но стоит какой-нибудь машине притормозить в конце улицы, они дружно бегут к ней, с трудом балансируя на высоченных каблуках. Женщины облепляют машину и кокетничают, что-то обсуждая, пока одна из них не забирается на пассажирское сиденье, чтобы уехать. Мы зачарованно наблюдаем за ночной жизнью Лусаки, пока я не напоминаю Энале, что пора возвращаться домой.
– Домой? – переспрашивает подруга и хмыкает.
Мне трудно передвигаться, зажав меж ног набухшую кровью прокладку из читенге. Мышцы мои расслабляются, и прокладка плюхается на землю.
– Да что ж это такое! – восклицает Энала, брезгливо глядя под ноги. Она кидает взгляд на проституток, и я вижу, что в голове её уже созрел какой-то план. – Послушай, иве, так больше не может продолжаться, надо заканчивать с бродяжничеством. Мы можем сделать так, чтобы у нас появилась крыша над головой. Сколько можно трястись по ночам от страха, что нас кто-то изнасилует?
Я стою как громом поражённая. Не потому, что услышала то, что услышала, а потому, что Энала заговорила на идеальном английском. Мы общались уже три года, и только на языке ньянджа. Энала не переходила на английский, даже когда к нам приезжали белые волонтёры, чтобы «спасти» нас. А сейчас она сыплет английскими словечками не хуже аристократов из зарубежного кино. Увидев моё ошарашенное лицо, Энала хохочет – искренне, от души. Это не тот вымученный смех, который она выдавливала из себя ради мальчишеских подарков или когда водители в машинах пялились на её роскошную грудь. Ради милостыни она могла задрать кофточку и продемонстрировать им свои торчащие тёмные соски. Но сейчас она смеялась так, как если бы мы танцевали под январским дождём, смывающим с нас многодневную грязь. Или как если бы мы убежали от торговца, лишившегося по нашей вине нескольких апельсинов (мы потом прятались за сараем, чистили один апельсин на двоих и хохотали). Именно так смеялась Энала, когда однажды, в процессе плетения косичек, в руках её оказался клок моих волос. Хотя на самом деле это была искусственная прядь, которую она украла для меня в парикмахерской, просто к тому моменту она об этом забыла. Энала всегда заражала меня своим смехом. А ещё однажды погожим октябрьским днём мы столкнулись в городе с Али, и он купил нам по мороженому. Мы болтали втроём, шутили и смеялись.
Я и не заметила, что давно смеюсь вместе с Эналой, смеюсь счастливым смехом.
– Крыша над головой? И откуда ж она у нас возьмётся? – спросила я, когда обе мы немного успокоились.
– Наконец-то ты задала правильный вопрос! – воскликнула Энала, драматично закатив глаза. – Ты что, не догадываешься, о чём речь, ка? – На английском её слова звучали очень убедительно, но я всё-таки попросила объяснить, откуда у нас возьмётся крыша над головой. Разве мы не накушались обещаний от волонтёров? Они проводили всякие дурацкие кампании вроде «Помоги бездомному ребёнку», привозили упаковки с питьевой водой, молоко, фрукты, печенье. Снимали нас на камеру, задавали вопросы, качали головами и засыпали обещаниями под Рождество или на День молодёжи. Но мы так и оставались без крыши над головой и в остальные дни сами добывали себе пропитание. На следующий год приезжали уже другие волонтёры с таким же праведным огнём в глазах. Они пели вместе с нами молитвы, аккуратно обнимались, чтоб не запачкаться. Да, то были хорошие дни, но их можно было пересчитать по пальцам. И тут я поняла, о чём именно пыталась мне сказать Энала.