– Готова? – спрашивает Рудо, глядя на собственное отражение.
Я тоже подхожу к зеркалу и вижу рядом с Рудо незнакомую пухленькую девушку в вызывающем платье. Кто это вообще? Я совсем её не знаю. На сквознячке волосы мои разметались в разные стороны, и Рудо приглаживает их, случайно сделав мне больно. Я непроизвольно ойкаю.
– Да ладно тебе, я просто пытаюсь помочь, – говорит Рудо. – Жаль, что такие юные девочки отправляются на панель.
Мы выходим на улицу. Со стороны нас можно принять за старых подружек. В вечернем воздухе разносится музыка регги. Я иду, стараясь не сковырнуться на высоких каблуках, перенося вес на мыски. Меня преследует ощущение, будто все на меня пялятся. Я иду как на ходулях, и из груди моей вырывается:
– Твою мать.
Я даже не знаю значение этого слова, просто где-то слышала. Возле мойки машин три мужика посасывают пивко. Завидев нас, они начинают призывно свистеть.
– Твою мать, – снова говорю я, кажется, уже взяв эту фразу на вооружение.
– Не реагируй на них, – успокаивает меня Рудо, а сама вскидывает средний палец и кричит мужикам: – Фусеки!
Мужики ржут, я начинаю нервно потеть, а Рудо говорит с улыбкой:
– У таких лишних денег не бывает. «Наши» приедут на машинах.
Уже стемнело, разноцветные огоньки ночных клубов подсвечивают нам путь до нужного места. Где-то снова играет музыка регги, и я вдруг понимаю, почему она так берёт за душу. Ее любил слушать Тате. Сердце ёкнуло, заставив меня остановиться.
– Эндеса, иве![91] – торопит меня Рудо.
– Привет, Рудо, – приветствует её одна из ночных бабочек.
– Привет, Сандра, – кивает та.
Сандра худая и выше меня ростом, с острыми холмиками грудей и упругими ягодицами. Кожа у нее тёмная, гладкая, губки бантиком подкрашены красной помадой. Сандра оглядывает меня с головы до ног, скрещивает руки на груди и говорит:
– Привет, крошка.
Она не нравится мне уже хотя бы из-за своего имени.
– Привет, – говорю я на идеальном английском. Сандра приподнимает бровь, расплетает руки и хохочет, отчего на её переносице образуются три морщинки. Я вымученно улыбаюсь. Рудо подходит к девушкам, чтобы провести каждодневный инструктаж. Очень скоро я выучу его наизусть.
Стой прямо и не сутулься. Демонстрируй грудь, но никогда не оголяй соски. Припудривай носик. Вот так. Улыбайся проезжающим машинам.
Я неловко пытаюсь изобразить требуемое.
– Ну вот, иве. Не так это и сложно, правда? – смеётся Энала.
Меня бьёт озноб, но не от холода, а от волнения. Какая-то машина уже третий раз проехала туда-сюда и остановилась на перекрёстке. Все девушки бегут к ней, я ковыляю вслед за ними. Завязывается сумбурный разговор, все говорят наперебой.
– Привет, красавчик.
– Доброго вечерочка, сэр.
– Готова хоть сейчас.
– Я брал тебя в прошлый раз.
– Может, поедем?
– Опять этот гадский мужик.
– Что за новенькая?
– Меня Эналой зовут.
– Нет, я не тебе.
Жирный палец указывает на меня, и девушки расступаются.
– Иди-ка сюда.
С бьющимся сердцем я делаю два шага вперёд.
– Шинга уйу?[92]
Я стою, как язык проглотила, не знаю, что сказать. В машине тихо мурлычет радио, а Рудо начинает торг.
– Совсем свеженькая, босс. Сто тысяч.
– Э, нет, мне же не на целую ночь. – Ветер треплет обвислые щёки толстяка.
– Тридцать, – не сдаётся Рудо.
– Ладно, согласен.
Мужчина открывает дверь и хлопает по сиденью рядом с собой.
– Давай.
Я аккуратно обхожу машину, даже считаю шаги, и неохотно забираюсь внутрь. Мы уезжаем. Мигают огоньки радио, настроенного на частоту 89,5 FM, – это любимый папин канал. Мы едем где-то с полчаса, а потом застреваем в глубокой луже прямо возле дома, куда он меня привёз. Толстяк давит на акселератор, но мотор заглох.
– Твою мать, – бормочет толстяк.
«Твою мать», – думаю я. После нескольких безуспешных попыток завестись, мужчина открывает дверь и выходит. Мы застряли возле открытых ворот гостевого дома в глубине двора. На низеньком белом заборе висит табличка: «Гостевой дом. Одна Замбия. Одна нация. Один мужчина. Одна женщина». Свет из окон веранды освещает площадку с кладбищем машин. В здании слева грохочет музыка, перемежающаяся с гулом грузовиков, проносящихся неподалёку по Лумумба-роуд.
– Выходи из машины, – приказывает толстяк. Он ведёт себя сдержанно, но на лбу его натужно выступили вены.