– Ещё бы! Это в миллион раз лучше, чем скучные прогулки с нянями! – воскликнула Мо, потирая щёки, раскрасневшиеся от ветра и от смущения. Она никак не могла привыкнуть к лёгкости, с какой Шерли говорил о многих интимных вещах, вроде любовных связей или чьей-то беременности. – Кого в следующий раз будем разыгрывать?
– Генриетту и Донну из дела о двух «кровавых» сёстрах.
– Ты что ли будешь Генриеттой? – прыснула Мо, закрывая ладонью рот.
Шерли манерно тряхнул кудрями и протянул:
– А что, разве не похож?
Дети дружно захлебнулись в очередной волне хохота.
Уже третью неделю Мо Хупер тайно приходила на Острый Обрыв, ускользая из-под ока тётки или даже с её разрешения отправиться на прогулку на пляж. Оставляя позади нудные утренники, хихикающих девиц и мальчишек-грубиянов, Мо погружалась в тот мир, что был ей мил. Здесь, на Обрыве, дети создавали свою сказку, красивую и кровавую, в которой их общая страсть оживала, воплощаемая во множестве историй о преступниках и казнях, беглецах и возмездии, безумных творцах и их пугающих созданиях. Те игры, что придумывал Шерли, были лучшим из развлечений для Мо. Этот странный мальчик дал ей возможность без помех воплотить её призрачное увлечение мрачным явлением в настоящее приключение. Общая тайна делала ребят ближе и дарила неповторимое ощущение авантюры. Именно за этим Мо и приходила сюда, хотя с самим Шерли общение проходило не всегда гладко.
В первый день на Обрыве Шерли сдержал своё слово, показав ей «Птицу Смерти»: скелет огромной птицы, повисший на перекладине одной из виселиц. Тогда же он вернул ей альбом с её рисунками и глухо прокомментировал:
– Моя мать старалась, но восстановить получилось только треть. Остальные теперь больше напоминают использованную туалетную бумагу. Мне жаль.
Пальцы Мо дрогнули, когда она взяла в руки своё творчество, каждый набросок, как окровавленный кусок души, который она выдирала из себя с мясом. Девочка против воли зашмыгала носом, глядя на растоптанный труд.
Шерли покосился на неё и внезапно с опаской спросил:
– Реветь не будешь?
– Я не плакса! – огрызнулась художница, в доказательство подставляя бризу сухие глаза.
– Это хорошо, – успокоено продолжил мальчик. – Не люблю играть, когда кругом потоп.
У Мо мгновенно возникло острое желание разреветься, но вместо этого она просто смачно высморкалась в платок.
Их игра в заключённого и палача не клеилась, и девочка, в конце концов, вслух пожалела о том, что с ней сейчас Шерли, а не Том, блондин из пансионата, тот самый мальчик в белом свитере, что пробовал вступиться за неё и единственный, кто устыдился поступка компании. Том, в отличие от Шерли, был хотя бы гораздо галантнее.
– Эта самая галантность не заставила твоего Тома остановить товарища, когда тот занёс над твоим лицом кулак, а потом преспокойно смыться, – буркнул Холмс. – Твой тайный предмет обожания – обыкновенный трус.
Вспыхнув, художница взвилась, уличённая нахальным мальчишкой:
– Да ты просто злишься за, что Том попал тебе булыжником по голове. Очень метко, между прочим. А как бы ты сам повёл себя на его месте, а?
– Я бы никогда не оказался на его месте, – холодно проговорил брюнет, – потому что я не вожусь с такими типами, как тот крепыш, и дубинами, которые втаптывают в песок настоящее искусство и настоящего творца.
Мо резко вскинула голову. Морские глаза Шерли сверкали холодным гневом, и тон его не подходил для комплимента. Но ещё никто, кроме тёти, не отзывался так о её работах, даже родители.
– Спасибо…
В тот день их ссора потухла сама собой, и дети разыграли побег известного каторжника-душителя, а после Шерли полтора часа недвижно лежал на холодном песке, запрокинув голову и стараясь не моргать, пока Мо делала разнообразные зарисовки его глаз и лица, будто замерших в вечном покое.
Нельзя сказать, что больше стычек между детьми не было. Напротив, привычка Шерли выдавать свои мысли без красивой оболочки и ранимая душа творца Мо часто приводили к перепалкам и обидам. Мо никогда не знала, чего можно ждать от приятеля. Одной меткой фразой или делом он способен был привести её в восторг или приятное смущение, но иногда его слова ранили хуже кинжала. Но, как бы там ни было, ребята нуждались друг в друге. Точнее, не как человек в человеке, а в том, что общество одного могло дать другому. Эгоистично? Возможно. Но мыслей о том, что они делают нечто непорядочное, у ребят никогда не возникало, пока у них на двоих был этот Обрыв и эта сказка.
– Ладно, дело о «кровавых» сёстрах давай отложим до завтра, – отсмеявшись, предложила Мо, - а сейчас я ещё хочу поиграть в погоню. Тётя будет ждать меня только к ленчу. Чур, я теперь полисмен!
– Идёт! – подхватил Шерли. – Тогда я буду сбежавшим заключённым. Иди отвернись, пока я разложу улики.
Художница живо развернулась на каблуках и кинулась в сторону серого клочка тумана, который ещё не до конца разогнал крепчающий ветер. Мо слышала, как позади мальчик суетится, бегая по всему Обрыву, мимо виселиц и ангара, но не обернулась, не желая испортить себе сюрприз. Вместо этого девочка медленно побрела вдоль юго-восточной оконечности Обрыва. В этот раз рассвет действительно не был полон плескающийся красок, как в тот день, когда ребята познакомились. Сейчас он скорее медленно разгорался сквозь хмарь мертвенно-бледным светом. Мо невольно вздрогнула, когда ветер ледяным солёным языком прошёлся по её щеке. Веселье понемногу испарялось, уступая место настороженности. Дерево виселиц скрипнуло в ответ, и Мо почудилось, что это спичка чиркнула о коробок в смуглых руках какого-нибудь бежавшего осуждённого, и дымный туман чадил от его подожженной сигары, пока он, потирая щетину, лениво высматривал очередную жертву. Художница никогда бы не призналась в этом Шерли, боясь предстать в его глазах трусихой, или, что еще хуже, дурочкой, но порой от Острого Обрыва ей становилось не по себе. По-настоящему. Порой сквозь скрипы и завывания ветра она слышала звон кандалов и предсмертные хрипы казнённых здесь людей, что здесь и вправду Смерть правит бал. В такие созданные детьми забавы её совершенно не развлекали.
Внезапно из серой глубины за спиной раздался отдалённый условный свист, а значит Мо пора возвращаться. «Следы» готовы, осталось только разыскать по ним «беглеца», а часто это было довольно трудной задачей. Так, главное найти первую улику, отправную точку. Обычно с первой и последней вехой в этой игре были самые большие проблемы. Мо, как обычно, начала с осмотра почвы под ногами в поисках следов. Она внимательно оглядела грунт возле виселиц, потом площадку за ними и тропу, ведущую к «материковой» части Обрыва. Ничего. Ладно, это был самый простой ход, хотя и он иногда срабатывал.
Прекратив попытки получить какую-нибудь информацию от земли, художница выпрямилась и стала вспоминать, что же из того, что случилось сегодня во время игр, могло навести её на мысль. Это была вторая стратегия Шерли оставлять подсказки. Мо как раз перебирала в уме все моменты «повешения», когда ход её мыслей внезапно прервал резкий крик чайки. Девочка чертыхнулась, как вдруг ей в голову пришла возможная догадка. Рассказывая о деле Сьюзен Шеффилд, Шерли упомянул, что выбрал это дело специально для Мо из-за предсмертного желания осуждённой. «Вы увидите ваше драгоценное небо. Когда взойдёте к перекладине и отправитесь с неё в свой последний полёт». В день, когда художница встретила Шерли, она написала стихотворение по альбатроса и его последний полёт.
Точно!
Девочка бросилась к другой части Обрыва, миновала ангар со старой рухлядью и, сбавив шаг, подступила к самой кромке. Именно сюда привёл её Шерли в первый раз, чтобы показать ей предмет её интереса. Выдохнув, Мо медленно подняла взгляд на самую настоящую «Птицу Смерти». На отдельно стоящей виселице, из дерева старше, чем другие, на высоте шести футов раскинул костяные крылья колоссальный скелет. Мо никогда не слышала о нём не слова ни от ребят, кто побывал здесь, ни от местных жителей. Художница не могла себе представить естественное существо, которое могло бы оставить такой остов, но он не был похож на подделку. Оставалось лишь гадать, кем эта птица была при жизни, заглядывая в пустые виноградно-чёрные дыры глазниц…