Снова эти слова, точно в таком порядке.
– Это вся легенда? – спросил я. – Больше ничего?
– Больше ничего, – ответил старик, и я знал, что он говорит правду. Мы пошли к ожидавшим грузовикам, и я вначале обратился к Джозефу на шангаанском:
– Иди с миром, друг мой. Веди машину острожно, заботься о тех, кто едет с тобой, они для меня очень ценны. – Джозеф разинул рот. Я повернулся к слугам и сказал на сечуана:
– Паук шлет вам привет и желает мира. – Все они застыли, когда я назвал свое прозвище, но когда они отъезжали и опомнились от изумления, я слышал, как они шумно смеются моей шутке. Потом грузовики исчезли среди деревьев, и вскоре шум их моторов сменился вечной тишиной буша.
– Знаешь, – задумчиво сказала Салли, – кажется, я попалась. Я в двухста милях от ближайшего жилья наедине с человеком, в чьей морали я сильно сомневаюсь. – Потом хихикнула. – Ну разве это не замечательно?
Я нашел место на краю обрыва, где можно было склониться через край, придерживаясь за ветви большого молодого дерева – бабуиновой яблони. Оттуда открывался хороший вид на весь обрыв и на открытую местность внизу. Салли стояла снизу, рядом с молчаливой рощей, и я ее хорошо видел.
Солнце, казалось, находится справа от нее, хотя мне оно светило прямо в глаза. Оно было всего в десяти-пятнадцати градусах над горизонтом, и его золотые лучи раскрасили скалу и листву в мягкие цвета.
– Э-ге-гей! – ясно послышался крик Салли, и она подняла вверх обе руки. На выработанном нами языке жестов это означало: "Двигайся по наравлению ко мне".
– Хорошо, – выдохнул я. Она, должно быть, увидела их. Я объяснил ей, как залонять глаза, чтобы косые лучи солнца помогли ей проследить за прямым, как стрела, полетом крошечных золотых огоньков. Старый прием охотников за дикими пчелами, чтобы отыскать их улей. Меня этому научили бушмены.
Я оттолкнулся от края и начал пробираться среди колючих кустов и густого буша, покрывавшего вершину. Я догадывался, откуда начинать поиск: очень вероятно, что улей расположен в стене красной скалы, покрытой множеством щелей и трещин, и не прошло и пятнадцати минут, как она снова замахала руками. Я услышал ее крик.
– Прямо под тобой. – Я снова перегнулся через край и увидел золотые огоньки пчел, возвращавшихся домой, в свой улей.
Я видел и вход в улей, длинную диагональную трещину, края которой покрыты бесцветным старым воском. Улей, должно быть, огромный, судя по количеству влетавших работниц и по грудам воска у входа. В этом недоступном месте его, вероятно, сотни лет не тревожили ни люди, ни животные. Редкость в земле, где так высоко ценится мед.
Я привязал к нависшей над обрывом ветви свой носовой платок, чтобы отметить место, и быстро спустился на равнину к Салли. Она была очень возбуждена нашим маленьким успехом, и мы обсуждали связанные с этим возможности за обедом.
– Ты действительно очень умен, док Бен.
– Напротив, я медлителен, как судный день. Целых два дня передо мной были все признаки, и только теперь я их увидел, – самоуверенно заявил я. – Все вокруг полно птицами, пчелами, животными, а для них нужно большое количесво поверхностной воды. Считается, что в окружности в двести миль нет такого источника. Ну, это явно неверно.
– А где мы его отыщем? – она снова была полна энтузиазма.
– Не могу догадаться, но когда найдем, обещаю тебе кое-что интересное.
Когда вечером я вошел в палатку в пижаме, скромно переодевшись снаружи, она уже лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Я в нерешительности остановился между двумя походными кроватями, и она с проказливой улыбкой пожалела меня и приоткрыла приглашающе свое одеяло.
– Иди к мамочке, – сказала она.
В холодной предрассветной полутьме я кутался в свою кожаную куртку на верху обрыва и ждал восхода солнца. Я снова был очень счастлив, некоторые мои сомнения за ночь рассеялись.
Внизу расстилалась темная равнина. Салли стояла на своем месте, у рощи, вероятно, одинокая и слегка испуганная африканской тьмой с ее ночными шорохами и криками животных. Я помахал фонариком, чтобы подбодрить ее, и тут стремительно начался рассвет. Вначале мягкие розовые тона, туманный розовато-лиловый и багровый цвета, потом на горизонте появилось солнце, и начали вылетать пчелы. Двадцать минут я следил за ними, чтобы определить направление и цель их полета. Работницы широким веером разлетались по равнине. Это собирательницы пыльцы. Я установил это, перегнувшись через край и следя, как они возвращаются: когда они спускались на выступающий край ущелья, видны становились их задние лапки, вымазанные желтой пыльцой.
Тут я обнаружил и другое направление полетов, которое вначале пропустил. Большое количество работниц опускалось почти вертикально, к темной листве молчаливой рощи прямо подо мной, а когда они возвращались, на них не было пыльцы. Значит, это водоносы! Я дал сигнал Салли, указав на основание утеса: на этот раз наши роли поменялись из-за расположения и наклона солнечных лучей. Немного погодя она помахала, давая знать, что заметила их, и я начал трудный спуск на равнину.
Она показала мне опускающихся с утеса в рощу пчел, но в тени утеса они исчезали, прежде чем мы могли заметить их цель внутри рощи. Тридцать минут мы следили за ними, потом сдались и начали поиски наудачу.
К полудню я готов был поклясться, что никакой поверхностной воды здесь нет. Мы с Салли сидели, прислонясь спинами к стволу могучего дерева моба-хоба, дикой японской мушмуллы; легенды утвердают, что древние люди принесли с собой это дерево со своей родины. Мы смотрели друг на друга в отчаянии.
– Еще один пустой номер! – Пот покрывал лоб и виски Салли, темная прядь волос прилипла к коже. Я пальцем мягко убрал ее за ухо.
– Это где-то здесь. Все равно найдем, – заверил я ее, но сам такой уверенности не чувствовал. – Должно быть здесь. Просто должно быть.
Она хотела ответить, но я прижал палец к губам, призывая ее к молчанию. Я заметил движение за последним деревом в роще. Мы смотрели, как стадо зеленых мартышек галопом пересекло открытое место, задрав хвосты в воздух. Добравшись до деревьев, они с комическим облегчением взобрались на ближайший ствол. Их маленькие черные лица с беспокойством поворачивались из густой зеленой листвы, но мы сидели неподвижно, и они нас не заметили.
Теперь они уверенно двинулись по верхушкам деревьев к утесу, впереди большие самцы, за ними матери с детьми, цеплявшимися снизу, а затем толпа полувзрослых обезьянок.
Они добрались до вершины гигантского дикого фигового дерева, корни которого вросли в вертикальную стену утеса из красного камня и чьи широкие зеленые ветви расстилались в пятидесяти футах над поверхностью, – и тут обезьяны начали исчезать.
Это было удивительное зрелище: шестьдесят обезьян на ветвях дерева, потом их число быстро сокращается, и все они исчезают. Не осталось ни одной.
– Что с ними случилось? – прошептала Салли. – Поднялись по откосу?
– Нет, не думаю, – я с торжествующей улыбкой повернулся к ней. – Мне кажется, я нашел, Сал. Думаю, что это так, но давай дождемся возвращения обезьян.
Двадцать минут спустя обезьяны снова начали неожиданно появляться на ветвях дикого инжира. Неторопливо все стадо двинулось вдоль утеса, и мы подождали, пока они не ушли, прежде чем подниматься самим.
Толстые перевившиеся корни дикого инжира образовывали лестницу из разной величины ступеней, которая вела к тому месту, где ствол появлялся из скалы. Мы поднялись по этой лестнице и начали осматривать ствол, обходя его, всматриваясь под нависающие ветви. Ствол гигантский, не менее тридцати футов в окружности, распющенный и деформированный контактом с неровной стеной из красного камня. И даже теперь мы могли бы не заметить, если бы не отполированная гладкая тропа, ведущая прямо в скалу, – тропа, проложенная копытами, ступнями, лапами за тысячи лет. Тропа проходила между толстым желтым стволом дикой фиги и стеной скалы. Точно так же часто вход в пещеру находится за водопадом и скрывается стеной падающей воды: ствол дерева заслонял вход.