Кожа у фигуры смертельно белая, на грудь спускается ярко-рыжая борода. Изображение преувеличенных по размеру половых органов является стилизованным указанием на высокое положение. Общий эффект нисколько не неприличный, он придавал фигуре мужскую гордость и высокомерие.
– Белый человек, – прошептал я. – Нагрудник и круглый щит, лук и боевой топор. Может быть…
– Финикийский царь, – закончила за меня Салли.
– Но финикиец скорее был бы черноволосый, с крочковатым носом. Среди древних этот человек был бы весьма необычен, мягко выражаясь. Атавизм, вероятно, черты северосредиземноморских предков. Сколько лет рисунку, Сал?
– Не могу сказать точно. Примерно две тысячи лет. На этой стене самые древние изображения пещеры.
– Посмотри, Сал, – сказал я оживленно.
За центральной виднелось множество крошечных фигурок, следовавших за царем. У них не было таких подробностей, но мечи и шлемы, несомненно, такие же.
– А посмотри сюда, – Салли осветила фонарем ряд из двадцати примерно одетых в белое фигур у ног царя. Крошечные фигурки, примерно девяти дюймов.
– Вероятно, жрецы. Бен, смотри, смотри!
Она провела лучом фонарика по каменному ковру, и я в первый момент не узнал его, потом мое сердце дрогнуло. Как огромная фреска, частично уичтоженная влагой, мхами и лишайниками, частично закрытая нарисованными поверх нее мириадами фигур людей и животных, развертывалось изображение каменной крепостной стены. Стена была сложена из блоков, причем ясно были видны их соединения, а по ее вершине проходил декоративный пояс из шевронов, аналогичный тому, что украшает главную храмовую стену в руинах Зимбабве. За стеной виднелись очертания фаллических башен, которые мы надеялись найти.
– Это наш город, Бен. Наш затерянный город.
– И наш затерянный царь, Салли, и его жрецы, его воины и… О, Боже! Салли, ты только посмотри!
– Слоны! – воскликнула она. – Боевые слоны с лучниками на спинах, как те, что использовал Ганнибал в войне с Римом. Карфагеняне, финикийцы!
Всего было так много, изогнутая стена длиной в сто футов и высотой в пятнадцать, и каждый квадратный дюйм ее был покрыт бушменскими рисунками. Фигуры и формы переплетались, некоторые более ранние были покрыты сверху другими и сгладились; другие, подобно нашему белому царю, гордо оставались нетронутыми. Огромный труд – развернуть всю эту массу изображений, которая рассказывает об утраченной цивилизации. Это дело Салли, моя камера может лишь зафиксировать дикое смешение, а Салли будет тщательно и терпеливо брать одну фигуру или группу фигур, казалось бы, совершенно уничтоженных, и восстанавливать на своих листах восковой бумаги.
Но теперь, конечно, не до этой работы. Весь остаток дня мы с Салли ползали вдоль стены, всматриваясь, трогая и восклицая от восторга и изумления.
Вернулись мы вечером в лагерь физически и эмоционально истощенные. Питер Ларкин получил сообщение от Лорена:
– Он желает вам удачи; один из вертолетов – разведчиков нефти будет в вашем районе в течение следующих нескольких дней; дайте список того, что вам необходимо. Он все вам привезет.
Следующие десять дней были самыми счастливыми в моей жизни. Как и пообещал Лорен, прилетел вертолет с надписью "Стервесант ойл" на фюзеляже. Он привез массу необходимого, деликатесы, еще одну палатку, набор карт, разведывательный теодолит, керосин для ламп, пищу, сменную одежду для нас обоих, бумагу и краски для Салли, пленку для меня и даже несколько бутылок солодового виски Глен Грант, этого универсального средства от всех человеческих бед. Лорен в своей записке предлагал мне заниматься тем, что кажется мне перспективным, и затратить на это сколько угодно времени. Он полностью поддерживает меня, но я не должен слишком долго держать его в неизвестности, потому что он "умирает от любопытства".
Я передал ему свою благодарность, пленку с наскальными изображениями, среди которых не было самых древних, и кучу полиэтиленовых мешков с образцами краски из разных мест пещеры для радиоуглеродного датирования. Потом вертолет снова улетел, оставив нас в нашей идиллии.
Ежедневно мы работали с самого утра дотемна, составляли план пещеры на плоскости и на разных уровнях высоты, фотографировали все изображения и наносили их на схему, отмечая положение относительно нашего царя. Салли разрывалась между помощью мне и выполнением собственной работы по выделению наиболее древних рисунков. Мы работали в полном согласии и взаимопонимании, делая перерывы только для того, чтобы поесть у изумрудного пруда или поплавать вместе обнаженными в прохладной прозрачной воде, а иногда просто чтобы полежать на скалах и поговорить.
Вначале наше появление в пещере серьезно отразилось на экологии местной фауны, но как мы и надеялись, животные скоро привыкли. Через несколько дней птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры, чтобы напиться и выкупаться в бассейне. Вскоре они перестали обращать на нас внимание, занимаясь своими шумными омовениями, расплескивая воду, а мы отрывались от работы и смотрели на них.
Даже обезьяны, привлеченные жаждой, вначале осторожно прокрадывались через проход, торопливо глотали воду и тут же убегали. Вскоре эти робкие набеги стали более смелыми и наконец превратились в настоящую помеху: обезьяны крали наш ланч и любые предметы, которые мы по неосторжности оставляли. Мы их прощали, потому что их ужимки всегда нас развлекали и забавляли.
Прекрасные дни, заполненные работой, приносящей удовлетворение, товарищескими любовными отношениями и глубоким миром в этом прекрасном месте. Лишь однажды произошло событие, несколько нарушившее мое счастье. Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого царя, и я сказал: "Этого они не смогут отрицать, Сал. Придется этим ублюдкам перестраивать свои ограниченные мозги".
Она поняла, что я говорю об этих разоблачителях, общественных обвинителях, о политико-археологах, которые любое свидетельство перекраивают, чтобы оно удовлетворяло их теориям, тем самым, которые жестоко критиковали меня и мои книги.
– Не будь так уверен, Бен, – предупредила меня Салли. – Они это не примут. Я уже слышу их брюзгливые голоса. Это всего лишь отражение преданий бушменов, можно их интерпретировать по-разному. Ты помнишь, как они обвиняли аббата Брейля в ретушировании рисунков в Брандберге?
– Да. Жаль, но это действительно вторичные изображения. Когда мы продемонстрируем рисунки стен, они скажут: "Да, но где же сами стены?"
– А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, – она взглянула на него. – Его лишат мужественности. Он станет еще одной "белой леди". Боевой щит станет букетом цветов, молочно-белая кожа заменится ритуальной глиной, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и когда они воспроизведут портрет, он будет слегка изменен в этих направлениях. А "Британская энциклопедия" по-прежнему будет утверждать, – тут она изменила голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, – "современная наука считает, что это работа некоей группы банту, возможно, шона или макаланг".
– Хотел бы я… как бы я хотел, чтобы мы наши какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о предоставлении нашего открытия моим ученым собратьям, и мысль эта так же ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.
Мы неторопливо поплавали рядом взад и вперед по бассейну. Потом выбрались и сели на солнце, побривавшемся через крышу. Чтобы изменить настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил: "Салли, пойдешь за меня замуж?"
Она повернула ко мне удивленное лицо, щеки и ресницы у нее все еще были покрыты каплями воды, целых десять секунд она смотрела на меня, потом начала хохотать.
– О, Бен, как ты старомоден! Ведь сейчас двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку – ты вовсе не должен на ней жениться! – И прежде чем я смог возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.