Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть такие области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.
Плохой день, но я хорошо усваиваю уроки. Я решил брать столько счастья, сколько можно, и не подгонять события.
Вечером Ларкин передал мне еще одно сообщение от Лорена.
– Ваши образцы 1 – 16 дали средний результат радиоуглеродного анализа 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Выглядит все прекрасно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен.
Я приободрился при этой новости. Если предположить, что бушменский художник был непосредственным свидетелем того, что изображал, где-то между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры вооруженный финикийский воин вел свои армии и боевых слонов по этой такой любимой мною земле. Я чувствовал вину за то, что не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но пока еще рано. Я хотел еще немного сохранить ее для себя, пользоваться миром и красотой этой пещеры, незапятнанной ничьими глазами. Больше того, пещера стала храмом моей любви к Салли. Она, как и для древних бушменов, стала для меня святым местом.
На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень в лучах солнца на скале у бассейна мы любили друг друга. Салли снова мягко и искусно взяла на себя инициативу. Это прогнало печаль из моего сердца и заполнило его до краев счастьем.
Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я вдруг почувствовал чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.
В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотая человеческая фигура. В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и коротким луком за плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц и черных обезьяньих бобов. Маленькая фигура, с десятилетнего ребенка, но с лицом взрослого мужчины. Раскосые глаза и широкие плоские скулы придавали этому лицу азиатскю внешность, но нос расплющен, а губы полные и чувственные. Маленький куполообразный череп покрыт шевелюрой из коротких курчавых черных волос.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом, как вспугнутая птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.
– Что случилось? – шевельнулась рядом Салли.
– Бушмен, – ответил я. – Здесь, в пещере. Смотрит на нас.
– Где?
– Он ушел. Одевайся, быстрее!
– Это опасно, Бен? – Голос у нее был хриплым.
– Да. Очень! – я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший способ действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я позабыл, все же я обнаружил, что владею языком, благодаря упражнениям с Тимоти Магебой. Это бушмен с севра, а не из Калахари, языки похожи, но отличия довольно значительны.
– Они нападут на нас, Бен? – Салли уже оделась.
– Нападут, если мы сделаем что-нибудь неправильное. Мы не знаем, насколько священно для них это место. Не нужно их напугать, их пугали и преследовали две тысячи лет.
– О Бен. – Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я наслаждался тем, что она надеется на меня.
– Они… не убьют нас?
– Это дикие бушмены, Салли. Если ты будешь угрожать дикому животному, оно нападет на тебя. Мне нужно найти возможность поговорить с ними. – Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно использовать в качестве щита, чего-нибудь такого, в чем может застрять стрела с отравленным наконечником. Яд, который вызовет медленную, но неминуемую смерть в самых страшных муках.
Я выбрал кожаный футляр теодолита, разорвал его руками по швам, расправил, чтобы получить большую площадь.
– Иди за мной по проходу, Сал. Держись рядом.
Она положила руку мне на плечо, и я медленно пошел по проходу в скале, при помощи фонаря осматривая каждую тень и каждое углубление, прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком летали у нас над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались до ствола, закрывавшего выход.
Протиснулись между скалой и стволом, и яркий солнечный свет снаружи больно ударил по глазам. Я тщательно осматривалкаждый ствол в роще, каждый пучок травы, каждое углубление или возвышение на поверхности – ничего. Но они здесь, я знал это, спрятанные, ждут с терпением и сосредоточенностью наиболее искусных охотников земли.
Мы добыча, и нельзя уйти от этого факта. Общепринятые нормы поведения неприменимы здесь, на пороге Калахари. Я вспомнил судьбу экипажа Дакоты южноафриканских военно-воздушных сил, совершившей вынужденную посадку в пустыне десять лет назад. Семью бушменов, которая сделала это, разыскали, и я летал в Габеронес и был переводчиком на суде. На суде бушмены не снимали повязки из парашютного шелка, и лица у них были детские, доверчивые, без всякой вины, когда они отвечали на мой вопрос:
– Да. Мы убили их. – Запертые в современной тюрьме, как пойманные птицы, они погибли через двенадцать месяцев, все умерли. Воспоминание об этом ужасало, и я постарался забыть о нем.
– Слушай меня внимательно, Салли. Ты должна оставаться здесь. Что бы ни случилось. Я выйду к ним. Поговорю. Если… – я подавился и вынужден был прочистить горло… – если в меня попадет их стрела, у меня будет около получаса прежде чем… – я прорвал фразу. – Мне хватит времени, чтобы добраться до лендровера и вернуться за тобой. Ты можешь вести машину. Тебе не составит труда двигаться по нашему следу в котловине Макарикари.
– Бен, не ходи. О Боже, Бен, пожалуйста.
– Они будут ждать, Сал. До темноты. Я должен идти сейчас, при свете дня.
– Бен…
– Жди здесь. Что бы ни случилось, жди здесь. – Я стряхнул ее руки и вышел из отверстия.
– Мир, – обратился я к ним на их языке. – Между нами нет вражды.
Я сделал шаг в солнечном свете.
– Я друг.
Еще один медленный шаг, вниз по изогнутым корням дикой фиги. Расправленный футляр теодолита я держал перед собой.
– Друг! – обратился я снова. – Я вашего народа. Я вашей семьи.
Я медленно пошел по молчаливой враждебной роще. Никакого ответа на мои слова, ни звука, ни движения. Впереди упавшее дерево. Я начал пригибаться к нему, испытывая сильнейшее напряжение и страх.
– У меня нет оружия, – сказал я, а роща оставалась молчаливой и зловещей в послеполуденной тишине.
Я уже почти скрылся за стволом, когда услышал щелчок спущенной тетивы. Я нырнул в убежище за мертвым стволом. Рядом с головой пролетела стрела, жужжа в тишине. Прижавшись лицом к земле, я трепетал от страха неминуемой смерти, пролетевшей мимо.
Услышал сзади шаги: кто-то бежит, и повернулся, готовый защититься.
От дикой фиги ко мне бежала Салли, нарушив мои инструкции, лицо у нее смертельно бледно от ужаса, рот раскрыт в молчаливом крике. Она увидела, что я упал и лежу неподвижно. Мысль о том, что я умер, вызвала у нее панику. Когда я шевельнулся, она поняла свою ошибку, и остановилась на бегу, осознав свою уязвимость.
– Назад, Салли! – крикнул я. – Назад! – Ее неуверенность превратилась в отчаяние, она остановилась на полпути от входа в пещеру, не зная, что делать.
Краем глаза я увидел, как из травы поднимается маленький желтый бушмен. Он уже наложил стрелу на тетиву, прицелился. Он находился в пятидесяти шагах от Салли и на секунду застыл, прежде чем выпустить стрелу.
Я нырнул в пространство, разделявшее меня и Салли, и в тот же момент бушмен выстрелил. Стрела и я двигались пересекающимися курсами – две стороны треугольника, а вершина – Салли.
Я видел полет стрелы на высоте живота Салли и знал, что не успею, стрела долетит раньше. С отчаянием бросил кожаный чехол. Он летел медленно, поворачиваясь в воздухе, и стрела ударилась в него. Смертоносный железный наконечник вымазанный ядом, застрял в прочной коже. И стрела, и чехол безвредно упали у ног Салли, я подхватил Салли на руки и, согнувшись под ее весом, заторопился в укрытие упавшего ствола.
Бушмен по-прежнему стоял на коленях в траве. Он протянул руку за плечо и достал еще одну стрелу из колчана, привычным движением наложил ее на тетиву и натянул.