К полудню я открыл траншею на всю длину и на глубину в три фута. На глубине в восемнадцать дюймов песчаная почва сменилась темным красноватым суглинком, все еще влажным от недавних дождей. Мы отдохнули, поели консервов и выпили бутылку виндхукского пива, чтобы возместить потерянную мной влагу.
– Знаешь, – Салли задумчиво смотрела на меня, – когда привыкнешь, в твоем теле обнаруживается странная красота, – сказала она, и я покраснел так, что чуть не прослезился.
Я работал еще с час, потом кирка выбросила что-то черное. Я ударил еще раз – опять черное. Я отбросил кирку и склонился в траншее.
– Что там? – сейчас же спросила Салли.
– Пепел, – сказал я. – Угли.
– Древний очаг, – предположила она.
– Возможно, – я решил не соглашаться сразу, чтобы потом иметь возможность посмеиваться над ней за поспешность. – Возьмем образцы для датирования.
Теперь я работал осторожно, стараясь вкрыть слой с пеплом, не задевая его. Мы собрали образцы, обнаружив что слой пепла достигает в разных местах от четверти дюйма до двух дюймов толщины. Салли отметила глубину залегания и позицию каждого образца, а я сфотографировал траншею и наши знаки.
Потом мы распрямились и посмотрели друг на друга.
– Слишком велико для очага, – сказала она, и я кивнул. – Мы не должны дальше углубляться, Бен. Не так, с помощью кирки и лопаты.
– Знаю, – сказал я. – Половину траншеи мы оставим, постараемся не трогать слоя пепла, но в другой части я намерен добраться до основания.
– Я рад, что ты так сказал, – захлопала Салли. – Я тоже так считаю.
– Начинай с того конца, я с этого, мы пойдем друг другу навстречу. – Мы начали снимать слой пепла с половины траншею. Я обнаружил, что сразу под пеплом лежит слой твердой глины, и хоть я и не сказал этого, но решил, что это строительная шпатлевка. Этот слой искусственный, он не мог появиться естественным путем.
– Осторожней, – предупредил я Салли.
– Промолвил человек с киркой и лопатой, – саркастически пробормотала она, не поднимая головы, и почти немедленно сделала первое открытие в руинах Лунного города.
Когда я пишу это, передо мной ее блокнот, с грязными отпечатками пальцев на страницах и надписью крупным девичьим почерком:
Траншея 1. Знак АС. 6.П.4. Глубина 4'2,5".
Предмет. Одна стеклянная бусинка. Овальная. Голубая. Окружность 2,5 мм. С отверстием. Слегка смята.
Прим. Найдена в слое пепла на уровне 1.
N находки 1.
Эта лаконичная запись не дает представления о нашей радости, о том, как мы обнимались и смеялись при свете солнца. Типичная финикийская голубая торговая бусина, и я зажал этот крошечный стеклянный шарик в кулаке.
– Я собираюсь сохранить это и затолкать им в зад, – пригрозил я,
– Если зад у них такой же узкий, как мозги, придется тебе потрудиться, дорогой Бен.
Я начал работать маленькой киркой и через пятнадцать минут сделал второе открытие. Обгоревший обломок кости.
– Человеческая? – спросила Салли.
– Возможно, – ответил я. – Головка бедренной кости человека, ствол сгорел.
– Каннибализм? Кремация? – предположила Салли.
– Можно только гадать.
– А ты сам что думаешь? – Я долго молчал, собираясь с мыслями, потом сказал:
– Я думаю, на этом уровне Лунный город был разграблен и сожжен, его обитатели перебиты, стены снесены и здания разрушены.
Салли негромко свстнула, изумленно глядя на меня. "И все это на основании одной бусины и куска кости – вот кто самый большой выдумщик нашего времени!"
Вечером в ответ на громогласные расспросы Ларкина я ответил: "Спасибо, Питер. У нас все в порядке. Нет, нам ничего не нужно. Да. Хорошо. Пожалуйста, передайте мистеру Стервесанту, что перемен никаких, сообщить нечего".
Я выключил радио, стараясь не смотреть на Салли.
– Да, – строго заметила она, – после такой гнусной лжи ты должен выглядеть виноватым.
– Ты же сама сказала, что это всего лишь одна бусина и обломок кости.
Но два вечера спустя таких извинений у меня уже не было, потому что, углубив траншею на семь футов пять дюймов, я обнаружил первый из четырех горизонтальных рядов каменной кладки. Прямоугольные камни искусно обтесаны. Щели между ними такие тонкие, что туда не входит даже лезвие ножа. Камни больше, чем в постройках Зимбабве, они явно должны были выдерживать вес большого здания. Средний их размер четыре фута на два и на два. Высечены их красного песчаника, аналогичного тому, из которого состояли холмы, и при первом же взгляде на них становилось ясно, что это работа искусных ремесленников, относившихся к высокоразвитой и богатой цивилизации.
В этот вечер я снова разговаривал с Ларкиным.
– Как скоро вы сумеете передать сообщение мистреу Стервесанту, Питер?
– Сегодня он должен вернуться из Нью-Йорка. Могу позвонить ему сегодня же.
– Попросите его немедленно прилететь.
– Вы хотите, чтобы он бросил все свои дела и прибежал к вам? Ну и смех!
– Пожалуйста, передайте ему это.
Вертолет появился назавтра в три часа дня, и я побежал встречать его, на ходу натягивая рубашку.
– Что у тебя тут, Бен? – спросил Лорен, как только выбрался, большой и светловолосый, их кабины.
– Мне кажется, тебе это понравится, – и мы обменялись рукопожатием.
Пять часов спустя мы сидели у костра, и Лорен над краем стакана улыбался мне.
– Ты был прав, парень. Мне понравилось! – Впервые с момента прибытия он выразил свое мнение. Вслед за Сал и мной он прошел от траншеи до пещеры, а оттуда к отверстию в верху холма, внимательно слушал наши объяснения, с сожалением качал головой, когда я объяснял нашу теорию низких лучей света, открывающих руины, время от времени задавая вопросы тем же тоном, какой бывает у него на собраниях директоров компаний. Каждый раз вопрос прямо относился к делу, он был острым и точным, как будто Лорен оценивает финансовую сделку.
Когда говорила Салли, он стоял рядом с ней, откровенно глядя ей в лицо, и удивительно красивые классические черты его лица выражали восхищение. Один раз она коснулась его руки, подчеркивая какое-то свое утверждение, и они улыбнулись друг другу. Я был счастлив от их наконец-то дружеских взаимоотношений: этих двоих я любил больше всего на земле.
Лорен вместе со мной спустился в траншею и ласково провел рукой по обтесаным камням кладки, он подержал в руке обломок кости, повертел бусину, нахмурившись, будто стараясь вырвать у этих предметов их тайны силой сконцентрированной воли.
Перед самым закатом по настоянию Лорена мы вернулись в пещеру и прошли к задней стене. Я зажег керосиновые лампы и разместил их так, чтобы свет падал на изображение белого царя. Потом мы втроем сели полукругом и принялись рассматривать изображение во всех подробностях. Голова царя была изображена в профиль, и Салли указала на черты лица, на длинный прямой нос и высокий лоб.
– Такое лицо не может происходить из Африки, – сказала она и для контраста указала на другую фигуру, нарисованную дальше на стене. – Это вне всякого сомнения банту. Художник достаточно искусен, чтобы отразить различия между чертами каждой расы.
Но Лорен разглядывал белого царя не отрываясь. Опять казалось, что он хочет вырвать у него его тайны, но царь сохранял царское равнодушие, и наконец Лорен вздохнул и встал. Он уже собирался отвернуться, когда его взгляд упал на фигуры жрецов в белой одежде рядом с царем.
– А это кто такие? – спросил он.
– Мы назвали их жрецами, – ответил я, – но Салли думает, что это, возможно, арабские торговцы или…
– Фигура в центре… – он указывал на центральную фигуру жреца, и голос его звучал резко, почти встревоженно, – что он делает?
– Кланяется царю, – предположила Салли.
– Даже кланяясь, он выше остальных, – возразил Лорен.
– Для художника-бушмена размер – это способ показать значение человека. Взгляни на относительные размеры царя, он всегда изображается гигантом. Размер изображения может означать, что это верховный жрец или предводитель арабов, если Салли права.