Я подвинулся, давая ей место за столом, и снял конверт, открывая фотографию. "Ну, что ж, – сказал я, – посмотрим, что ты скажешь".
Она протиснулся к столу, коснувшись моего плеча – это прикосновение электрическим ударом отозвалось во всем моем теле. За два года она стала как дети, не замечала моего горба. Ведет она себя совершенно естественно, и я выработал график – через два года наши отношения созреют. Мне нужно продвигаться медленно, очень медленно, чтобы не вспугнуть ее, но со временем я приучу ее к мысли, что я ее любовник и муж. Но если предшестующие два года показались мне ужасно долгими – что же о последующих двух?
Она склонилась к столу, глядя в увеличительное стекло; какое-то время не шевелилась и молчала. Отраженный свет падал ей на лицо, и когда она наконец взглянула на меня, лицо у нее было восхищенное, зеленые глаза сверкали.
– Бен, – сказала она, – о, Бен! Я так рада за тебя! – Почему-то такое легкое признание и самонадеянность раздражали меня.
– Ты слишком торопишься, – выпалил я. – Существует с десяток естественных объяснений.
– Нет. – Она покачала головой, по-прежнему улыбаясь. – Даже не пытайся. Это оно, Бен, наконец-то! Ты так долго работал и верил, не бойся же теперь. Прими и признай.
Она выскользнула из-за стола и быстро подошла к полке с книгами на букву К. Тут двенадцать томов, на которых имя автора – Бенджамин Кейзин. Она выбрала один их них и открыла на закладке.
"Офир", – прочла она. – Автор доктор Бенджамин Кейзин. Исследование доисторической золотодобывающей цивилизации Центральной Африки, с особым анализом фактов, относящихся к городу Зимбабве и к легенде о древнем и забытом городе в Калахари".
Она с улыбкой подошла ко мне. "Ты это читал? Очень интересная книга".
– Конечно, есть шанс, Сал. Я согласен. Всего лишь шанс…
– Где это? – прервала она. – В области запасов минералов, как ты и предсказывал?
Я кивнул. "Да, в золотом поясе. Но, может, это небольшое поселение, не больше Лангебели или Руване".
Она триумфально улыбнулась и снова нагнулась к линзе. Палцем коснулась стрелки в углу фотографии, указывавшей на север.
– Целый город…
– Если это город, – прервал я.
– Целый город, – повторила она с ударением, – и ориентирован он на север. По солнцу. А вот акрополь – солнце и луна, два бога. Фаллические башни – их четыре, пять, шесть. Возможно, целых семь.
– Сал, это не башни, всего лишь темные пятна на фотографии, сделанной с высоты в 36 000 футов.
– Тридцать шесть тысяч! – Сал вздернула голову. – Значит, он огромный! Зимбабве пометился был за главной стеной с десяток раз.
– Спокойней, девушка. Ради Бога.
– И нижний город за стенами. Он протянулся на мили. Он огромен, Бен. Интересно, почему он в форме полумесяца? – Она распрямилась и впервые, в самый первый удивительный раз, обхватила меня руками за шею и обняла. – О, я сейчас умру от возбуждения! Когда мы туда отправляемся?
Я не отвечал, едва мог дышать, стоял, затаив дыхание, и наслаждался прикосновением ее больших теплых грудей.
– Когда? – повторила она, откинувшись, чтобы взглянуть мне в лицо.
– Что? – спросил я. – Что ты сказала? – Я вспыхнул, начал заикаться, она рассмеялась.
– Когда мы отправляемся, Бен? Когда начнем отыскивать твой утраченный город?
– Ну, – я обдумывал, как бы поделикатнее выразиться, – вначале мы отправляемся с Лореном Стервесантом. Вылетим во вторник. Лорен не упоминал асситстента, я не думаю, что ты полетишь с нами на рекогносцировку.
Салли сделала шаг назад, прижала кулаки к бедрам, зло взглянула на меня и спросила с обманчивой мягкостью: "Хочешь биться об заклад?"
Я бьюсь об заклад, когда есть шанс выиграть, поэтому я просто приказал Салли паковаться. Недели для этого слишком много: Салли профессионал и путешествует налегке. Ее личные вещи вошли в небольшую сумочку и вещевой мешок на ремне. Самое громоздкое – альбом и краски. Книги мы отбирали вместе, чтобы избежать повторов. Другой большой груз – мое фотографическое оборудование; ящики и сумки для образцов вместе с моим брезентовым чемоданом громоздились в углу кабинета. Мы были готовы через двадцать четыре часа и следующие шесть дней спорили, убивали время, раздражались, вздорили из-за пустяков и все время разглядывали фотографию, которая уже начала утрачивать глянец. Когда напряжение становилось невыносимым, Салли запиралась в своем кабинете и пыталась переводить наскальные надписи из Драй Коппен или рисованные символы из Виттберга. Наскальные рисунки, надписи и перевод древних письменностей – ее специальность.
А я раздраженно бродил по выставочным залам, отыскивал пыль на образцах, думал о том, как лучше расставить сокровища, заполняющие подвальные и чердачные помещения, подсчитывал имена в книге посетителей, пытался играть роль экскурсовода для групп школьников – делал все, что угодно, только не работал. И в конце концов отправлялся наверх и стучал в дверь Салли. Иногда слышал в ответ: "Входи, Бен". Но могло быть и по-другому: "Я занята. Что тебе нужно?" Тогда я шел в секцию африканских языков и проводил час-другой с мрачным гигантом Тимоти Магебой.
Двенадцать лет назад Тимоти начал работу в Институте как уборщик. Мне потребовалось шесть месяцев, чтобы обнаружить, что помимо своего родного южного сото он говорит еще на шестнадцати диалектах. За восемнадцать месяцев я научил его бегло говорить по-английски, а писать – за два года. Спустя два года он поступил в университет, получил звание бакалавра искусств еще через три года, а ученая степень магистра пришла к нему еще два года спустя – теперь он работает над докторской диссертацией по африканским языкам.
Сейчас он владеет девятнадцатью языками, включая английский, и он единственный известный мне человек, который, помимо меня – а я ведь девять месяцев прожил в пустыне с маленькими желтыми людьми, – владеет одновременно диалектами северных бушменов и бушменов Калахари.
Для лингвиста он исключительно молчалив. А говорит глубоким басом, который соответствует его огромной фигуре. Его рост шесть футов пять дюймов, мышцы как у профессионального борца, но движется он с грацией танцовщика.
Он привлекает меня и немного пугает. Голова у него совершенно безволосая, а круглая лысина блестит, как черное пушечное ядро. Нос широкий и плоский с раздувающимися ноздрями, губы толстые, пурпурно-черные, а за ними сверкают большие сильные белые зубы. А за лишенной выражения маской сквозь глазные разрезы просвечивает сдерживаемая звериная ярость, иногда она вспыхивает, как отдаленная летняя молния. Есть в нем нечто сатанинское, вопреки белой рубашке и темному деловому костюму, которые он всегда носит, и хотя за двенадцать лет я много времени провел в его обществе, мне никогда не удавалось заглянуть в темные глубины за этими темными глазами и еще более темной кожей.
Под моим присмотром он руководит отделом африканских языков в нашем Институте. Под его началом пятеро более молодых африканцев – четверо юношей и одна девушка; они уже опубликовали словари семи важнейших языков Южной Африки. А рукописных материалов и звукозаписей у них столько, что есть чем заняться еще семь лет.
По своей собственной инициативе, лишь с небольшой моей помощью и поддержкой, Тимоти опубликовал два тома, посвященных истории Африки, и вызвал бурю истерических оскорблений со стороны белых историков, археологов и обозревателей. В детстве Тимоти был учеником своего деда, колдуна и хранителя легенд и обычаев своего племени. Как часть обряда посвящения дед ввел Тимоти в состояние гипноза и записал в его мозгу всю историю племени. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Тимоти в состоянии погрузиться в транс и извлечь из своей памяти всю эту огромную массу произведений фольклора, легенд, неписаной истории и магических формул. Дед Тимоти был приговорен черствым белым судьей к смерти за участие в ритуальных убийствах и повешен за год до того, как Тимоти должен был окончить свое ученичество и вступить в орден колдунов. Наследство, полученное Тимоти от деда, – это огромный материал, во многом, очевидно, поддельный, по большей части не подлежащий опубликованию как чрезвычайно непристойный и взрывоопасный, но все это очень интересно и пугающе.