Он опешил и засуетился:
– Да помилуйте, я просто уверен, что вы все хорошо знаете.
Он еще больше удивился, когда заметил в ее глазах слезинку досады.
А Зоя говорила:
– А может я хочу вам рассказывать больше и больше, мне нравится вам рассказывать, а может я обожаю вас и ваш предмет. А вы – сухарь!
И Зоя, сама удивившись своей смелости, схватила свою зачетку, и сердито бросив «до свидания», понеслась на улицу.
Здесь, среди тополей, шелеста листвы и нарядных, улыбчивых людей, Зоин отчаянный гнев начал стихать. Осознав произошедшее, она покраснела, как пион.
«Что я наговорила Афанасьеву», – думала она, быстро шагая по тротуару, распугивая голубей. – «Как я могла?»
Она летела, забывшись, так быстро, что не замечала друзей и подруг, проходивших мимо и удивленно глядящих ей вслед, а ветерок подхватывал и кружил ее платьице, обнажая точеные загорелые ноги.
Придя в пустую квартиру (мама была на работе) Зоя долго не могла забыть происшедшее.
«Получается, что я нагрубила ему. Нужно пойти и обязательно извиниться», – думала она, и сама себя, ругая себя за тот страх, который стал появляться в ней и который отговаривал ее от этого шага. Но Зоя была упрямой и бесстрашной девушкой, всю жизнь стремившейся к преодолению чего-либо. И поэтому она решилась.
***
На работе Афанасьева не оказалось, была пятница, он взял отгул. Но Зоя не могла ждать до понедельника, это было выше ее сил.
Узнав адрес Афанасьева в деканате, куда Зоя имела вхождение как староста курса, она решила идти прямо к нему домой. Она и только она, со своей безрассудной смелостью и некоторой долей упрямства могла решиться на такой поступок, ибо никто не решился бы идти к преподавателю домой по такому, казалось бы, ничтожному поводу. Но Зое повод не казался пустяковым, она уважала Афанасьева и готова была держать ответ за свою резкость.
Шла она напряженная, взволнованная и единственное, что придавало ей уверенность, и было приятным, это то, что она надела новое платье, в котором чувствовала себя легкой и красивой.
В том дворе приятно пахло липами, густые кроны деревьев почти не пропускали света, лишь отдельные его полоски цеплялись за ветви, как струны о пальцы музыканта. Чирикая возились в луже воробьи. Мальчишки, построившие из песка крепость и расставив солдатиков, расстреливали их из маленькой пушечки, стрелявшей, видимо, сухим горохом.
На лавочках сидели бабуси, и Зоя смело спросила у них нужный подъезд. Поднявшись на этаж, вздохнула, и без колебаний нажала желтую кнопку звонка.
– Входите, открыто, – донесся из глубины квартиры голос, и Зоя, толкнув дверь, решительно вступила в полумрак, сразу обо что-то споткнувшись.
– Подождите, я зажгу свет, – и в прихожую метнулось светлое пятно рубашки. Вспыхнул мягкий свет, и Зоя, наконец, увидела Павла Павловича. Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее приход, она выпалила:
– Ну и захаращено тут у вас!
– Это вы?!… Это так неожиданно! Я делал небольшую уборку и поставил сюда раскладушку, а это всего лишь маленький шкафчик для обуви. Так что извините. А вы проходите, пожалуйста, не стесняйтесь.
Зоя прошла в комнату, села на диван, положив рядом сумочку, оглядываясь вокруг. Потом вспомнив основную цель своего визита, сказала чеканным громким голосом:
– Пал Палыч! Я прошу вас прощения за резкие слова в ваш адрес, сказанные мною вчера. Я хочу сказать, что я уважаю вас, как знающего преподавателя, ученого, мастера своего дела и очень люблю ваши лекции. Я обидела вас несправедливо, это вырвалось у меня случайно и больше не повторится.
Афанасьев стоял как вкопанный, удивленный произошедшим. Лишенный солидного костюма и галстука, он в домашней обстановке сразу как-то похудел, помолодел, выглядел растерянно. Но тут же обрел себя и заговорил:
– Ну что вы, Калинова. Ну как можно? Какая обида? Я уже и забыл об этом вовсе. Вообще-то сейчас напряженная обстановка. Конец экзаменов, все уставшие, нервные… Обидных слов говорят много, конечно, да я не прислушиваюсь. Ко всему прислушиваться – жизни не хватит.
Зою немного огорчило что он забыл о том, что было вчера, но тут же, не сдержавшись, она спросила:
– Раз вас все ругают, значит, видимо, есть за что.
И тут же прикусила язык. Воистину: язык мой – враг мой!
– Выходит есть за что, – совсем не обиделся Афанасьев. – А бывает всякое… И по такому пустяковому поводу вы зашли ко мне, потратили драгоценное время…
– Ну, если вы считаете, что я забираю у вас время, то я, пожалуй, пойду, – вздохнув, сказала Зоя.
Но Павел Павлович тут же подскочил к ней:
– Ни в коем случае! Коль уж пришли – вы моя гостья. Никуда я вас не отпущу.
– То есть, как не отпустите? – поднялась со своего места Зоя.
– Сидите, сидите, я сейчас вам сварю вкуснейший кофе.
– Но я не хочу кофе, спасибо, – сказала Зоя. – Жара такая, а вы еще кофе напоить меня хотите! Видите, на мне новое платье, знаете, во что оно превратится, пока я доберусь домой. Хоть выжимай!
– Но должен же я вас чем-то угостить, – взмолился Афанасьев, пребывая в полной растерянности от такой непосредственной гостьи. – И все – таки, подождите. Вот можете посмотреть мои книги, я знаю, вы любите средневековье, а я сейчас.
И он исчез. А Зоя, действительно уже собиравшаяся уходить, после его слов передумала. Ей было приятно, что он помнит о ее любви к средневековью. Она полистала несколько книг. Издания были действительно интересные, а главное – редкие.
Зоя обратила внимание на обстановку вокруг. Женской руки здесь не было давно. Груды книг были навалены как попало, и все были в пыли. В общем, жилище было уютным, но захаращенное различными посторонними вещами: кипы журналов, разбросанная по стульям одежда, полусобранный велосипед…
На подоконнике на пыли легко можно было рисовать. Шторы жалко висели на покосившихся карнизах. Стены были украшены историческими полотнами, казавшимися Зое зловещими: всякие охоты первобытных людей на мамонтов, бои гладиаторов в римском цирке, морские сражения и штурмы крепостей, турниры рыцарей… В углах можно было заметить паутину, а старенький, но симпатичный половичок видимо уже с месяц не выбивался.
Зоя смотрела на все это строгим и практичным взглядом, и когда они принялись за кофе, она, отхлебнув душистого напитка и откусив твердого магазинного печенья, сказала:
– Пал, Палыч, как же вы живете в этой берлоге, простите за сравнение, тут жить нельзя…
– Отчего? – спросил Пал Палыч, в который раз изумляясь смелости девушки, властно вторгающейся в его жизнь.
– Это же вредно для здоровья. И эстетически – просто позорно! Вы же ученый человек!
– А, вы о порядке. Да просто времени нет взяться за всю эту суету. Лекции, семинары, конференции, заседания кафедры, партком, научные симпозиумы… Вечный бег по давно протоптанной дорожке. Мотаюсь, нет минуты даже книгу на полку поставить. А вот сегодня решил немного разобрать этот бардак, насколько позволят силы и время.
Он говорил и любовался ее движениями, как она ест, оглядывая все цепким неравнодушным взглядом.
Зоя уже очевидно приняла какое-то решение. Она встала и громко сказала:
– Пал Палыч. вы как хотите, обижайтесь или нет, но я вся в негодовании от такого беспорядка и антисанитарии, я понимаю, вы одиноки, но все же запускать квартиру до такой степени нельзя. Я помогу в уборке. Боюсь самостоятельно вам не справиться.
– Что вы говорите, Калинова. Я вполне в состоянии справиться … Зачем же вам тратить на меня время? – начал робко возражать Афанасьев.
– Вы сейчас не спешите? – спросила она прямо.
– У меня в общем-то сегодня свободный день.
– Прекрасно. Полтора часа, я думаю, вы уделите мне из вашего драгоценного времени. И не отказывайтесь! Иначе из грязи не выберетесь! Считайте, что это мой долг, как старосты курса, помочь вам.
– Зоя, да что же вы это…
– Это что за халат?
– Мамин, в прошлом году приезжала, оставила.
– Можно мне переодеться в него? Где у вас ванная? Вы не идите за мной, просто скажите и все…. Ага, поняла…