Я знаю, что новая онлайн-система для нее сущее наказание, ведь мисс Карлайл почти каждый день нам на нее жалуется.
– Простите.
– Ничего. – Она устало горбится. – Я что-нибудь придумаю.
Я иду к своему месту в самом конце класса и замечаю, что мне машет второй парень в нашем классе, Джаред:
– Поедем вместе на автобусе?
Я не отвечаю.
Мисс Карлайл объявляет, что нам придется заканчивать задание в группе. Все принимаются выкрикивать имена выбранных людей и сдвигать столы в кружки.
Наверное, я единственный человек в школе, кто ненавидит групповые задания. Я опускаю голову и закрываю глаза. Всегда думал, что если хорошенько сосредоточусь, то сумею исчезнуть. Теперь уже не так в это верю, но все равно пытаюсь.
– Джулиан, – говорит мисс Карлайл, – ты сегодня воистину испытываешь мое терпение. Найди себе группу. – Я смотрю на те, что уже собрались. Живот стягивает узлом. – Господи, да просто подсядь к тем, кто ближе всего к тебе.
А ближе всего ко мне Кристин. Она немного похожа на золотую рыбку: рыжие волосы, глаза навыкате. Кристин зло поглядывает в мою сторону, и я представляю, что на мне защитный плащ-невидимка. Устройство работает безотказно, пока я не выкину какую-нибудь глупость.
Мы с Кристин столкнулись в самом начале учебного года. На первом же уроке она похлопала меня по плечу и спросила, неужели я читаю книгу про Элиана Маринера. Я осторожно кивнул, ведь до сих пор никто не пытался завести со мной разговор. Но потом она спросила, о чем история, и меня словно прорвало. Да, это Элиан Маринер, пожалуй, моя любимая книга в серии, бла-бла… Кристин слушала меня, кивала, задавала вопросы и даже сказала, что ее сестра тоже обожает серию. А потом добавила:
– Еще бы, ей же семь лет.
Все принялись смеяться. Я спрятал книгу в рюкзак, а вскоре обнаружил, что она пропала. На шестом уроке, когда я отошел поточить карандаш, книга вновь нашлась, теперь у меня на стуле.
Все иллюстрации были изуродованы черной ручкой. Пенисы выскакивали из штанов Элиана и летали вокруг его головы, целясь в рот. Глаза защипало от слез. Я поднял голову – и обнаружил, что весь класс следит за моей реакцией. Поймав мой взгляд своими рыбьими глазами, Кристин рухнула на парту, трясясь от смеха.
– Джулиан! – снова окликает мисс Карлайл. – Пошевеливайся.
Я поспешно придвигаю свой стол к девочкам.
– Итак, Вайолет, Джейн, – начинает Кристин, – разделим обязанности?
Я делаю вид, будто не заметил, как она с ходу исключила меня из группы, и открываю учебник.
– Хорошо, – отвечает Вайолет. – Джулиан, ты не хочешь…
– Мне нужна нормальная оценка, – обрывает ее Кристин. – Работаем втроем.
Вайолет замолкает, а я по-прежнему разыгрываю приступ глухоты.
После звонка школа становится похожа на растревоженный улей. Ребята вырываются на свободу и разбегаются во все стороны. Настоящий взрыв звуков после тишины – болтовня, трели сотовых телефонов. Но я замираю на крыльце как вкопанный.
По ту сторону улицы, прислонившись к высокому дереву, стоит мой отец.
Когда я был маленьким, из школы меня обычно забирала мама, но время от времени папа раньше освобождался с работы и устраивал мне сюрприз. Вместо того чтобы, как все прочие родители, пристраиваться в ряд на парковке, он приходил пешком. Его руки вечно были испачканы чернилами, словно у ребенка после пальчикового рисования. И папа всегда говорил: «Сегодня слишком хороший день, обязательно надо прогуляться». Даже если шел дождь.
Разумеется, мужчина по ту сторону улицы не мой отец. Это просто игра света. Какой-то бегун остановился перевести дыхание, и ему на лицо упала тень.
Я стою и чувствую, как на плечи ложится невидимый груз.
Такой тяжелый, что спуск по крутой лестнице превращается в настоящее испытание. Такой тяжелый, что мне приходится собираться с силами, прежде чем отправиться в долгий путь домой.
В десяти кварталах от школы меня начинает трясти. Да, уже осень, но она пришла как-то слишком рано. Будто я перескочил через три месяца, ведь есть же такие вещи, без которых лето – не лето.
Я бы поехал с родителями на пляж. Мы бы пошли любоваться фейерверками, купили бы бенгальские огни, набрали бы ракушек. Мне разрешили бы не ложиться допоздна; я бы сидел и ел фруктовый лед, мама играла бы на гитаре, папа рисовал. А потом, укладывая меня спать, спросил бы: сколько звезд?
Если день выдавался хорошим, я отвечал, мол, девять или десять. Но если замечательным или отличным, то говорил что-то вроде: «Десять тысяч звезд».