— Да как же не вспомнила? — сердито сказала Умила. — Ведь нянька, старая Ярогнева, велела нам ждать богатыря!
— Да сколько ж его ждать? Я всё волком бегаю, а ты себе живёшь, с другими пляшешь да смеёшься. Дождусь, ты сама скажешь, что я тебе боле не надобен!
Умила тут на холодный песок рядом с ним опустилась, лицо его в руки взяла и говорит ласково:
— Любый ты мой, да ведь нет у меня никого роднее! Вместе уж сколько пережили, припомни. Я тебя в клетке увидала — уж сколь годов с той поры прошло? Защитить хотела, и ведь ничего о тебе не знала, а как тебя цепью били, подумала: ежели ты умрёшь, так и я умру!
Гладит его по щекам, лбом ко лбу прижимается, в глаза глядит.
— Ты убёг, никому и дела не было, что с тобой. Уж как я тебя искала! А как в землянке зимовали, помнишь? Как о царевиче говорили и не гадали, что его повстречаем… Я тогда ещё и не ведала, что ты человек, а только знала, что мне с тобою тепло. Ты поглядишь, будто всё понимаешь, мне и хочется обо всём сказывать, только бы ты слушал. А как уберёг меня, помнишь? Я и посейчас не ведаю, кто же той ночью явился…
— А после ты думала, это опять он пришёл, и Добряка изругала, — усмехнулся Завид.
— А после ты человеком стал и за мною бежал в одном тулупе, — лукаво напомнила Умила. — Нагнал бы, что сделал?
— Цветок у тебя был в волосах, вот здесь, — сказал он, ласково касаясь рукой. — Я им дышать хотел. После лёг бы тебе на колени, чтобы ты мне песни пела. Дикий ведь был и глупый, даже не понял, что испугал тебя, лишь обидно стало до слёз. Думал, ежели ты бежишь, так я тебе боле не надобен.
— Надобен, — прошептала она. — Ты один и надобен, и не смей того забывать!
Воет холодный ветер, гонит речную волну, клонит старые вишни за корчмой. Там, под вишнями, двое прильнули друг к другу. Завид Умилу крепко обнял, к себе прижал, то целует её глаза, то руки, то губы, то глядит на неё — наглядеться не может. Она всё шепчет ему что-то, всё улыбается, пальцы в его волосах запутались.
Рядом лежат недочищенные котлы, и Невзор из-за угла поглядывает сердито, потому как ему надобны эти котлы, а подойти неловко. Топчется, топчется — вот отошёл, крикнул:
— Дарко! Поди-ка сюда, дело есть…
А Дарко уж куда-то завеялся. Ходит Невзор у сарая и кричит, чтобы на берегу слышно было:
— Не видал ли ты моих котлов, Дарко? И где бы это были мои котлы? Вишь, не могу сыскать! Котлы-ы!
С того дня Завид за двоих трудился, да всё с улыбкой. Гостей за стол усадит, миски поднесёт, да следит, чтобы скатерти были чисты и пол выметен, да глядит, довольно ли припасов в коморе. Печь ещё выбелил и цветами расписал, как в Белополье, в корчме видал.
— Гляди-кось, ощипанная кура без головы, — засмеялся Дарко, едва углядел. — А это шапка наизнанку.
— Может, хоть ты уймёшь этого бестолкового? — заворчал Невзор. — Дождёмся, что он нам крышу снимет и заново крыть начнёт, а то избу разберёт по брёвнышку да переложит, как ему ровнее покажется. Вишь, работник сыскался!
Завид и котлы всё-таки вычистил. А о богатыре уж и совсем забыл. Так и ещё зима прошла.
Весною дороги просохли, он в Белополье поехал. И за припасами, и колечко Умиле купить. Он уж знал, какое хочет: с узором, как первый снег на болоте, поверху гладкое серебро, а понизу червлёное, будто ветви сплетаются. Мастера отыскал, растолковал, что хочет, задаток дал.
После на торгу по рядам побродил, приискал, что хотел. Лоточник, что травами торговал, на него налетел, толкнул — невнарок вышло, сердиться нечего. Люд вокруг о разном толкует, да видно, что всё спокойно. О нечисти не говорят, и никто уж не вспоминает о Тихомире, о его жене и дочери, будто их и не было.
Завид уж до корчмы дошёл, как заметил, что к груди пристала травинка. Он и потянулся, чтобы убрать. Тут сердце страх обжёг, в ушах будто голос звенит: не бери! — да поздно, коснулся. Ноги вмиг ослабели. Пошатнулся он, только и успел последним усилием разорвать ворот рубахи.
Всё поплыло перед глазами, горло сдавило — от проклятия ли, от отчаяния? Крик людской поднялся, визг. Как бежал, Завид не помнил, обнаружил себя уж в полях. Кое-как стащил рубаху да пояс. Рубаху бросил, а пояс на шею надел: его Умила дарила, жалко. Явился он к Невзору с повинной головой, ведь ни лошадь, ни телегу забрать не смог, без припасов, без единой монеты вернулся.
Дарко с Пчелой тогда оседлали коней да в Белополье поспешили. Вышло не так и худо: корчмарь придержал телегу с лошадёнкой да сберёг мешок муки, купленный Завидом, вот только мошна пропала. Корчмарь-то, видать, уже догадался о чём-то — он прежде не раз видал чёрного волка, и Дарко был ему знаком. Всё, что сберёг, вернул, а взамен попросил только правду рассказать. После долго качал головой.