Трое переглянулись, молчат. Даже Божко теперь не спешит просить серебра да золота.
— Нам не надобен клад, — покачал головой Завид. — Вот что: на Купалу, ежели мы колдуна заборем да на наше чудо после того будет веселье, ты огни в поле зажги, да людям и раздай, кому что надобно. Послушай, кто о чём просит, тем и одари.
Согласился старик и пропал.
А на другой день в Перловку старый гончар пришёл, всё молчал да улыбался, да ребятишкам глиняные свистульки раздавал. Только трое и ведали, кто он таков, да молчали. Божко свой короб подале упрятал и сказал, без кладов проживёт.
Вот уж скоро и день Купалы, всего ничего ждать. Уж и луг покосили, и лозы у озера заплели, лавки поставили. На другом берегу корчма выросла — маловата, да время тёплое, и ежели кому в хлеву места не хватит, так и под чистым небом постелить можно. Во дворе мастера печи сложили. В узком месте, где ручей в озеро впадал, сладили мост, да таково хорошо — резной, деревянный, сам изогнулся легко. Впору и царю по такому ходить.
Дарко тут в Белополье за царём и отправился, зазвать их с царицею. Колдун-то небось не хотел при них вершить своё дело, вот пусть и попробует оправдаться. А ему отчего-то важно было непременно к этому дню Купалы успеть, вот и от Добряка требовал нож к этому сроку.
Василий в эти дни всё ходил смурной. Как-то завёл разговор: мол, мы людей обманом сзываем, хотим себе помочь, а если колдун всех загубит? Люди-то праздника ждут, веселья, кладов, костров да плясов, да накрытых столов. Небось придут с жёнами, сёстрами…
Завида и самого заедала совесть, да он Василию молчать велел. Если никто не придёт, так у них и вовсе надежды нет.
А Василий не смолчал. Не вытерпел, собрал народ, да всё и поведал: о проклятом царевиче да о злом колдуне, который в том повинен.
Он до всего уж дошёл умом, Василий. Если колдун притворился чёртом и отдал царице нож, так, верно, он сам и проклял царевича. И покуда богатыри искали Казимирову смерть, несчастная мать, сама не зная того, её берегла. Много боли колдун причинил и, уж верно, черпал в ней силу. А нынче ему надобно всё царство.
До всего он дошёл умом, богатырь Василий, только не понял, что лучше о том до поры смолчать. Вечером он собрал народ и всё выложил, а поутру в Перловке уже никого не осталось.
Шибко Завид осердился. Понял он теперь мужиков, которые добывали с ним птицу-жар, а он пожалел её да отпустил. Он и Василия понял, да с того не легче!
Он к Ярогневе, к няньке пошёл, отыскал её у избы и спросил:
— Что ж, всё идёт как надобно? Ты видала меня да богатыря, а что дале? Сгинем али живы останемся?
Та выпалывала гряды, стоя на коленях, и даже головы не повернула, только пожала плечами и равнодушно сказала:
— Да кто ж этакое ведает…
— Да что ж ты ничего не ведаешь? Много ль проку тогда от тебя! Ишь, с проклятьем не совладала, с колдуном не совладала, не поняла, для чего тот нож! Мне ещё солгала, за пером отправила, а ведь я мог попросить любой награды — может, птица могла и проклятье снять!
Ярогнева внимательно поглядела на него тёмными глазами и спросила:
— Так что ж ты, выбрал бы иную награду, ежели б мог? Для себя одного, не для других?
— Откуда бы мне знать? — оскалился он. — Выбрать-то мне не дали!
Тяжко Завиду. Мечется он раненым зверем. Этот день пройдёт, завтрашний пройдёт, а там и колдун прибудет, а они остались с тем, с чего начали. Ничего не может выдумать, так день и прошёл.
Ввечеру Дарко приехал, запылённый, усталый, мало не с ног валится.
— Зазвал я царя с царицей, — доложил. — Я ведь в царском терему недолго работал, а как запропал, так и решили, что нечисть меня утащила. Нынче пришёл — стража узнала, пустила, а я и говорю, значит: мне к царю надобно, важные вести. Добился, увидал царя. Тот было начал расспрашивать, куда я девался, да я ему перстень тот подаю и говорю: «Тихомир тебе кланяется, этот перстень шлёт да велит у жены спросить, где она его потеряла».
Выпалил на одном дыхании, отдышался и докончил:
— Царь, ясно, давай расспрашивать: откуда да откуда у меня перстень царицы. А я ему: хочешь вызнать правду, к Тихомиру езжай в день Купалы, а больше и сам не ведаю. Думал, меня в темницу бросят, ан нет — согласился царь, приедет. С женою, с Казимиром, да дружины возьмёт три десятка… Ну, у нас-то людей поболе будет…