Но зато, когда измеряли объем «дыхалки», я был из лучших: в детстве при играх в «чижика» нужно было добежать до него и скороговоркой вернуться на кон на одном дыхании. Потому и цилиндр прибора едва не вылетел из обоймы.
И весь наш «гвардейский» класс оказался совершенно здоров.
Выпуск «аттестовано зрелых» прошел без помпезности, по деловому скуповато. Может быть, в женских школах было по-другому, сю-сю» со слезами и соплями, не знаю — сестра двумя годами раньше уехала в Москву с золотой медалью.
Мне директор вручила недавно изданный толстенький «Краткий философский словарь» с трогательной надписью про будущие успехи. Это позже я понял, что надпись, действительно, трогательна. Но тогда меня мало что трогало. Мать сказала просто: «Закончил, мазурик. Ну и хорошо. Теперь вставай и иди. Может, и придешь». Сказала по-своему. Или на особицу.
Она меня не баловала, и во младенчестве, думаю, не облизывала, как плотоядные, но, в естестве своем изначальном, готова была бы растерзать всякого, претендующего на ее естественное право. Только женщина генетически способна воспитать настоящего мужчину. Для себя и для мира.
С пацанами мы отметились в парке, на краю огромного котлована, оставленного последним оледенением. Внизу — крошечные домики среди яблоневых и вишневых садов. У нас пара бутылок соломенной водки. Она так и называлась: «Водка Соломенная» «43°».
Горлодер страшный, окаянный. С той поры перепробовал я водок, наливок, коньяков, настоек, чистого спирта, бормотухи и прочих хмельных радостей множество, но ту, первую, соломенную, запомнил навсегда. Как пришел домой, не помню. Бабушка в сени вынесла большое ведро холодной воды, и макала меня башкой в воду, пока я, наконец, не пришел в чувство.
Детство закончилось. Начиналась жизнь взрослых. Какими они проявятся? Сумею ли бытовать в их множестве?
С другом мы решили ехать в Москву. Приехали за полночь. Куда-нибудь пускаться на ночлег было поздно. Решили было притулиться на скамейке в кустах перед Большим театром, но из-за кустов два мента: нельзя. Тогда переместились со стороны Москва-реки и устроились под кремлевской стеной в высокой траве. Погода сухая, и мы тотчас уснули. Разбудили нас менты: «пора, пацаны». Мы бросили монету на «орла» и «решку» — кому куда двигаться. Ему выпало техническое училище им. Баумана, мне — филфак университета, и я двинулся на Стромынку в общежитие. Но впоследствии случилось недоразумение: первый экзамен сдал, но затем в Сокольниках как-то произошла коллективная драка. Я почему-то оказался в зачинщиках, и мне пришлось бежать обратно в Пензу. Москва не понравилась, люди какие-то суетливые, все куда-то бегут второпях, мельтешат, как испуганные тараканы. Чацкий был прав: «Прочь из Москвы, сюда я больше не ездок». И университет ихний. А пошел бы он...
Афанасий Фет, выходец из московского университета, проезжая мимо альма матер в карете или пролетке, всякий раз тормозил кучера, чтобы плюнуть в сторону университета. Но «по матерному» не бранился, потому, как полагаю, не умел. И кучер, когда барин забывал плюнуть, сам останавливался и ждал, когда совершится ритуальное действо.
Позже И. Бродский скажет точно: «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик».
По пути обратно, заглянул в общежитие к сестре в Историко-архивный институт, совершенно дивное здание на Никитской в самом центре Москвы, теремок, где в 16 веке размещался Московский печатный двор и Синодальная типография, и печатались первые книги. Сестра рассказала, что приходил отец, которого отправляли в Группу советских войск в Германию, и подполковник просил подтвердить, что он всегда заботился попечением о своих детях. Сестра подписалась на эту заяву. Позже, когда Н. Хрущев увольнял офицеров из армии, подполковнику не хватило месяца до выслуги. Зимой 70-го мы с сыном возвращались с катка к дому. На лестничной площадке я увидел его, но узнал не тотчас. Он был сдержан. Спросил, как мать? Я ответил, что все в порядке, что мы с сестрой получили образование и все у нас хорошо. Вижу: именно этим он и огорчен. Потом я рассказал матери о встрече. Она рассмеялась: «Когда мы разводились, он говорил, что ты попробуй одна покувыркаться с двумя детьми и образование им дать. Небось, взвоешь».
В мавзолей тогда не пошел и позже не ходил: покойников не люблю, даже бывших, — это не мощи праведников, но в музей Ленина отправился. Там был большой стол и на нем чернильница и вставлена длинная ручка с перышком. Я задержался, пропуская посетителей с экскурсоводом. Уходя, она обернулась с улыбкой: «Не старайтесь, это подделка».