А потом внезапно и сразу наступила весна. Чистое бездонное небо, огромное блистающее солнце, и снег слепил глаза яркими проблесками.
«Мой» почтовый ящик валялся распахнутым. Мои письма были разбросаны на снегу. Я не стал их собирать. Оказалось, почтовый ящик давно не действовал, никому не нужный. И мои письма, такие «каки»...
Другой поэт в это же время был не столь сентиментален, как я, а жесток:
Несколько лет спустя я ждал поезда с батей из Мурманска. На Московском вокзале было зябко. Моросил мелкий противный дождичек. Первым подошел поезд из Москвы. Я увидел Нину. Она подошла, вспыхнув радостью:
— Почему ты не писал?
Я рассказал обо всем. И она заплакала. Таких крупных слез я не видел больше никогда. До сих пор благодарен ей за эти слезы.
Amata nobis quantum amabitur nulla.[44]
Любимым — благо, любящим — воздаяние.
А бабушка моя, Анна Матвеевна, тихо скончалась там же, в Антропшино, через год, на своей родине, в 55-м. Перед смертью она попросила кефира. А на следующий год и дом сгорел.
Но нужно было как-то определяться по жизни, а не болтаться по свету, как перекати-поле или как навоз в проруби, тем более, что родители мне изначально выдали индульгенцию на «волю вольную». Живи не хочу. И тем более, что ни от кого настойчивых и назойливых советов не принимал и не приму. Свобода — это ответственность за собственный выбор.
Случайно поступил в Библиотечный институт им. Н. К. Крупской. Шел по набережной Кутузова, вижу — большой, с меня ростом, щит: принимают. Я — туда. Мне: «у нас 14 человек на одно место». Я: «попробуем». Поступил, и с общежитием, хотя и жилье было на Ивановских порогах на Неве.
Общежитие, «ночлежка», как мы ее называли, располагалась на первом этаже института, прямо напротив памятника Суворову перед Марсовым полем. Окна наружной решетки в одном месте были разогнуты, и можно было ходить с улицы в любое время суток. Зимой в комнате у окна иногда вырастал заметный сугроб. И кто-то из пятнадцати студентов вместо того, чтоб прикрыть плотнее окно, набрасывал с вешалки свое пальто на себя и для пущей убедительности распахивал дверь в коридор. Жизнь была студенческая, но нескучная. Вдоль разрежаешь батон, на него пачка маргарина, — много ль надо? Зато бутылка муската «Прасковейского» была два рубля двадцать копеек. Пинг-понг днем за длинным столом вдоль комнаты и «пулька» в преферанс до утра. Девчонки были как на подбор. Курсанты-краснофлотцы регулярно таскались в бибинститут на танцульки.
Был среди студентов один провинциал с двойной фамилией Шилов-Задунайский. Девчонки его «отметили»:
Он же как-то сказал Юрке Грекову:[45]
— А слабо тебе свою двадцатипятирублевку на свечке сжечь?
— Ты придурок?
— Нет. Тогда слабо тебе мне без смеха на спор в карман нассать?
— Легко.
Мы все замерли. Только бы, сжав зубы, самим не заржать, чтоб Юрка не рассмеялся.
Расположились кругом. Фред оттопырил свой карман. Действо длилось и длилось. Потом пришлось оттянуть и брючину, чтоб свободнее лилось. Когда все закончилось, мы выдохнули и заржали.
Были два туркмена, направленные в институт по разнарядке. Немногословные, обязательные, во всем безучастные. Несколько раз, засидевшись за преферансом до утра, мы переводили стрелки часов у самой двери на без десяти девять, когда было семь, и будили обоих: «опаздываете!». Те опрометью бросались на выход и наталкивались на еще полусонную охранницу: «Вы сдурели, ребята?». У одного из «ночлежников» не было ног по колено, ходил на протезах, у другого — кистей рук.[46] Со всем он справлялся великолепно, с ложкой, вилкой, авторучкой, тетрадью и ракеткой для пинг-понга. Большой, красивый, спокойный. Он был левша.
В узком, длинном коридоре два умывальника. Первым выходил эстонец Арво Метс.[47] Он тщательно пальцами мылом тер свое прыщавое лицо, и тогда Вовка Утьков изрекал: «Мойся чище, Арво Метс, а не то тебе .....ц». Затем из своей боковой комнаты выплывала комендантша, и Утьков: «Как вам спалось в обьятиях Морфея?». На что она вызывающе гордо: «Я сплю одна!»
43
Н. Рубцов. «После разлуки» (в кн.: Эдуард Шнейдерман. «Слово и слава поэта. О Николае Рубцове и его стихах». СПб, 2005)
47
Арво Метс (1937–1997), поэт, переводчик, теоретик и практик «свободного стиха», намеренно писал на русском, а не на эстонском.