На следующий год он подарил свое фото с трогательной, многозначительной надписью: «Знаю, ты идешь дальше меня. Одновременно завидую тебе и желаю удачи».[52]
А осенью Бориса арестовали.[53]
Когда я спустился в ночлежку, дверь оказалась закрытой. Обошел на улицу посмотреть в окно: там шустрили следаки. Вернулся, постучал в дверь, открыли. Человека, кажется, четыре, работали с воодушевлением. Присутствующие ночлежники отпускали издевательские комментарии. «Засланный казачок» присутствовал тут же. Незадолго до этого он появился как студент и через день после обыска исчез. Это понятно: лучше стучать, чем перестукиваться.
Через несколько дней меня привезли в ихнюю контору на черной «волге». Допрос велся до самого вечера, плотно, так что в глазах моих метались почему-то зеленые звездочки. Мне предъявили письмо в Курск об аресте Бориса и его показания. Два следователя, один за столом передо мной, другой — курсант? напарник? — поодаль через четыре стола у стены. Он не сказал ни единого слова. Даже не хмыкнул. Сдержанный или неграмотный?
Разговор был вязкий. Я принес с собой УПК[54], малоформатная толстенькая книжка, очень удобная для наружного кармана. Увидев много торчащих закладок, следователь удивился:
— Зачем это? Заранее готовились?
— Я студент, и хочу все знать. На всякий случай.
Сначала речь зашла о выставке Пикассо в Эрмитаже. По поводу выставки и имени автора, где ставить ударение в испанском, и следователь то и дело отходил к книжному шкафу — со справочниками в углу у двери, чтобы уточнить правильное имя автора, и о его работах, и вообще об искусстве. Вполне интеллигентная беседа двух любезных особей. Потом началась дискуссия по толкованию на УПК. Очень муторная беседа. Через пять часов я сказал:
— Я хочу есть.
Он повел меня наверх. Между этажами была металлическая сетка. От супа я отказался, но большой отбивной шницель с жареным картофелем я помнил долго.
Потом мы продолжили еще часа на четыре. Потом мы продолжили еще часа на четыре. Орловского[55] я не упомянул.
В разговоре следователь пробросился:
— Мы можем поменять Вайля на вас и тогда вы станете обвиняемым.
— Как вам угодно, товарищи. Тогда у меня появятся дополнительные преимущества в процессе.
Затем — по делу — я еще раз полистал показания Бориса сказал, что все подписи поддельны.
— Как?!
— Так. Обыкновенно. Подделали. Вы это умеете. Давайте очную ставку.
Очная-воочная состоялась. Борис был вроде как спокоен, сдержан как всегда. В ночлежке он иногда шутил: «Не трогайте старого больного еврея!».[56]
Теперь же был и не стар и не болен. Похоже, его и не пытали. И на том спасибо.
Он сказал: «Подпиши».
Еще одна встреча состоялась во внутренней тюрьме КГБ. Прощаясь, мы пожали друг другу руки. У меня между пальцев оказалась тонюсенькая свернутая бумажка. Дома я развернул два папиросных листочка. На одном было послание его девушке с чудесной фамилией Треска. Его читать я не стал, на другом — посвящение мне:
Однажды в письмах он прислал с зоны такое...
55
Эрнст Семенович Орловский (1929–2003) яркая энциклопедическая личность, я помню его с особенной теплотой.
58
Греков Юрий Федорович (р. 1939 в Болграде), писатель, журналист, гл. редактор журнала «Кодры», живет в Кишиневе.
59
Это стихотворение я прислал автору, когда был в Копенгагене весной 90-го. Оно не вошло в его предыдущую книгу, а я сохранил по памяти.