— Завтра можете начинать, два дня меня не будет.
На следующий день на столе перед окном лежала связка бананов, шесть бутылок пива и кипа газет «Правда».
Да и работа была не маленькая: ванная комната — хоть танцы устраивай. Распахнул окно: красота! Город как на ладони. Внизу сплошные крыши, и каждую можно рассматривать по отдельности. Работа была принята, и я получил свои триста марок.
Борис с супругой Людмилой с утра отправлялись на службу, и я до вечера бродил по городу. Но пора было возвращаться. Больше недели мне всегда за границей трудно выдержать.
Мы заранее заказали билет от Хельсинки до Ленинграда.
Церковь Александра Невского оказалась очень красивой. Я прослушал заутреню, вполне милую, ностальгическую, старорежимную, а когда вышел на улицу под яркое апрельское солнце, какой-то прохожий обратился ко мне, и от неожиданности я заговорил по-английски.
В последний день собрался народ. Среди нас была пра-правнучка генерал-фельдмаршала фон Мольтке. Большая молодая датчанка. Она оказалась активной, преданной марксисткой. Чудны дела Твои, Господи. А почему бы и нет?
Поезд из двух вагонов задом вполз на паром, который шел до Хельсинки. Погода была прекрасная: спокойное море, чистое ясное небо. Когда паром пересек воображаемую границу, в вагон вошли двое таможенников и стали меня обыскивать, даже куртку аккуратно прощупали. Шмон по полной. У пассажиров — глаза квадратные: неужели злодея задержали? Ничего не обнаружили и ушли, удовлетворенные или успокоенные.
В Хельсинки заказанного билета не оказалось, как и не предполагалось, хотя билет непременно был, и оплачен кредиткой. Пришлось покупать новый билет на утренний. Я спросил: можно ли на вокзале остаться до утра?
— Нет. В одиннадцать вечера вокзал закрывается.
Пошел в советское консульство, говорю компетентному сотруднику:
— Заказанный мною билет финны, крохоборы, стырили, суки. Я на вашем диванчике прикорну до утра.
— Помещение до утра будет закрыто.
— Тогда в вашем садике на скамеечке.
— Садик тоже закрывается.
— Тогда тут рядом еще консульство, и там ходит огромный полицейский финн с огромным пистолем, и я устроюсь под забором, пусть меня охраняет.
— Нельзя, чтоб советский человек под забором... Дайте ваш паспорт.
С паспортом ушел минут на сорок. Возвращается:
— Поехали.
Привез меня на конспиративную квартиру недалеко от вокзала. Квартира была обширна, в пять комнат, в одной из которых сидел мужик перед большим телевизором. Сопровождающий положил на стол ключи, сказал:
— Будете уходить, ключи оставьте и прихлопните входную дверь.
Я огляделся. Четыре готовые застеленные койки, как в казарме. Стол и два стула. Больше ничего. Открыл узкое окно. Внизу на поворот со скрипом выруливал маленький трамвайчик. Красивый трамвайчик, и позвякивает мелодично.
Утром по раннему солнышку пошел на вокзал. Вдоль тротуара у большого магазина фирмы «Стокманн» уборщик вьетнамской метелкой лениво в совок подбирал редкие окурки.
А потом был 19-й август 1991-го. Я перед закрытой школой стоял под раскидистым деревом. Шел проливной дождь. Подошла моя любимая ученица.
— А я думала, тебя уже арестовали.
— А я в другом списке.
В тот же день уволился из школы. День в день, как двадцать лет тому назад.
Начиналось мое свободное плавание.
И совершенно другая эпоха. Как пятьдесят лет тому назад.
На следующий год на конференции по самиздату один из участников меня спросит:
— Ты был одним из тех, кто разрушал империю. Ты доволен тем, что есть и будет?
— Не знаю. Думаю, не один я виноват. Теперь другие шахматы: серые начинают и выигрывают. А русский мужик все крестится и крестится, пока не осатанеет от собственной глупости... и тогда... может быть, тогда? А история уже перевернулась на другую сторону. И может быть, станет как в русской забаве — замри, умри, воскресни... Эра милосердия еще не наступила. Или уже давным-давно прошла?
Обосновался я в самой «питательной» среде обитания — «Свободная Культура», Пушкинская, 10. Зарегистрировал три журнала, из которых по разным — забавным обстоятельствам — самым интересным оказался первый. Я пришел в случайно попавшийся банк — «Петербургский Нефтяной Банк» и сказал:
— Я собираюсь издавать детский юмористический журнал.
— Поздравляем.
— Это будет лучший детский журнал конца столетия.
— Замечательно. Что для этого нужно?