Текут цветные струйки,
Сливаясь второпях,
Русалочьи чешуйки
На ивовых ветвях.
В добре такого рода
Один лишь только вред:
Когда идешь по броду,
А переходишь в бред.
КАРТИНКА
На волне сидит кораблик,
Благодушный, словно кот.
Хочет — двигатель запустит,
Хочет — якорем гремит.
Он живет неподалеку,
В полувымершем порту,
Где петух на волнорезе
Громким голосом кричит.
К маяку придет кораблик,
Выскочит петух на двор,
И кричит, слюною брызжет,
Даже стыдно за него.
А бывало, мореходы
После долгих переходов
Подходили к маяку,
И маячница — с цветами,
И с шевронами — маячник
Жали руку моряку,
Предлагали кофейку.
«Как трепетны крылышки книги…»
Как трепетны крылышки книги
Над кустиком земляники —
Неясное существованье,
Сомнительная листва.
Не мните траву, но не мните,
Что эти росистые нити,
Удержат полжизни призванья
И столько же — ремесла.
Сменяется просто тревога
Уверенностью пророка:
Два-три наболевших вопроса…
А хватишься — нет ничего.
Так дети на краешке сказки,
Ушедшие в лес без опаски,
По следу просыпали просо,
А птицы склевали его…
«Старомодное трюмо…»
Старомодное трюмо,
Рама с почерневшей паклей, —
Акварельный натюрморт
С подоконником и каплей.
Аист, вышитый крестом,
Дом и пена у причала,
На подушке первый том
Книги, начатой сначала.
Из тетрадного листа
Долго складываю птицу.
— Дождик, дождик, перестань..
Перестанет. Прекратится.
«А после дождика в сорок шестом году…»
А после дождика в сорок шестом году
Гуляла рыба в голубом пруду.
И кто-нибудь следил за поплавком,
И, голову утапливая в плечи,
Гасил цигарку медленным плевком
И червяка тупым ножом калечил.
А я тогда был голоден и мал,
И в этом ничего не понимал.
Иван Иваныч, пасечник, богач,
Просителей не подпускавший близко,
Меня погладив, умилялся: «Бачь,
Який ты холопчик» — и совал ириску.
И я скакал на прутике в пыли,
Покинутый, как бабушка Федора,
Смотрел, как созревают помидоры,
Собак боялся, лающих вдали.
Ловил кузнечиков, разыскивал сверчков,
Садилось солнце, становилось поздно,
И лампа освещала ужин постный
И долгий взгляд отца поверх очков.
А рыба колебала лунный пруд.
Упругая, тяжелая, большая,
И кто-нибудь, сгибая длинный прут,
Тащил ее, дивясь и предвкушая.
Поужинав, я медленно зевал,
И в щели сна теснясь и застревая,
Так ни о чем и не подозревал.
Да и поныне не подозреваю.
«Свободно и убого…»
Свободно и убого
Под плинтусом у Бога
Старушки разноцветные живут.
Затеплятся рассветы —
Они уже одеты,
И пряники моченые жуют.
По переулкам — «Здрасьте,»
По закоулкам — «Здрасьте,»
Их туфли мальчиковые снуют,
И овощные лавки
Дают им всякой травки,
А управдомы справки им дают.
И мне все интересней
Их старенькие песни,
И суета сегодняшнего дня.
Косичками белея,
Все дольше, все теплее,
Значительнее смотрят на меня.
БАЗАР. 1947 г.
В развалинах били фонтаны роскошной сирени,
Слонялись по городу пьяные толпы акаций,
Мимо акаций к базарам текло населенье:
Плакать, смеяться, менять, голодать и толкаться.
Какие там вкусные были продукты питанья!
В холмах мамалыги голодные взгляды пасли молдаване,
Колеса макухи лежали, как сломанная фортуна,
Мидии челюсти сжали, маляс улыбался бездумно.