«А как подумаешь, что скоро помирать…»
А как подумаешь, что скоро помирать,
Не то, чтобы за правду, а взаправду,
Без всякой позы и без всякой пользы —
Чернила сохнут на конце пера.
И снова гром шарахается оземь,
Безумный кот махнул через ограду, —
Раз навсегда отлаженный порядок,
Условия игры, но не игра.
Какая, Боже, может быть игра.
Вначале слезы, а в конце нора,
Или нора вначале, после — слезы…
Чернила сохнут на конце пера.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
«Я не должен никому…»
Я не должен никому —
Ни таланту, ни уму,
Ни арийцу, ни еврею.
Я еще поднаторею
И скажу свое «му-му».
«Проступает серый свет…»
Проступает серый свет,
Подтекает под герани,
В этой самой ранней рани
Не прозренье, а навет.
Возрастает подозренье,
И ползет сквозь переплет
То ли холод озаренья,
То ли ненависти лед.
Беспризорны, оробелы,
Взявшись за руки, летят
Ангел черный, ангел белый,
Друг на друга не глядят.
«Поморосил по мере сил…»
Поморосил по мере сил,
В листве короткий гром исторгнув,
Окурок тихо погасил,
И почвой принят. Без восторга.
Плескал беспечно, как вином,
Тревожным духом заоконным…
Но вовремя, по всем законам
Зазеленело за окном.
Одно лишь принимал всерьез —
Судьбу и ремесло поэта.
Рассказывали, что на это
Смотреть нельзя было без слез.
«Под кухонною полкой…»
Под кухонною полкой
Свой карандаш грызу,
Ругаю втихомолку
То вьюгу, то грозу.
Вокруг визжат и мчатся
Лихие домочадцы,
И жизнь моя легка,
Пока живу, пока
Румяный, большеротый,
Щербатый лик свободы
В заснеженном окне
Подмигивает мне.
РИСУНОК
Поминая черта всуе,
Сереньким карандашом
Человек метель рисует,
Белый снег и черный дом.
Ревность, чаянье, отвага
В простодушной серой мгле,
Рвется писчая бумага,
Пища стынет на столе.
И в последнем взрыве страсти,
Потеряв находкам счет,
Выхватит упругий ластик
И фонарик нанесет.
«А вот уже и в нашей яме…»
А вот уже и в нашей яме
Пахнуло злом нездешних нег:
Зашелушилось воробьями,
И капнуло грачом на снег.
Проснулась тихая старуха,
Душа. И Бога не гневит,
И, глядя на паренье духа,
Она жалеет и болит.
ВЕСНА
Уже раздавлен и расколот
В наплывах желтых теплый лед,
Уже артезианский холод
Почти до горла достает.
Испятнанный, сырой, хоть выжми,
Приляжет ветер на пустырь,
Сомнет пырей, сломает пижму,
Ворону выбросит в кусты.
Короче говоря, весна
Стоит, свободно и развязно.
И снова эта новизна,
Которая в зубах навязла.
И снова пред тобой возник
Закон — лепить себя из грязи,
Без Божьей помощи, без связи,
Без пуповины, черт возьми.
Обсохну посреди двора,
А дальше — ливни, птичьи клочья,
Средневековая жара,
Варфоломеевские ночи.
Везет же людям — тот набух
Прелестной золотистой почкой,
Тот — пробудился, и под кочкой
Издал победный громкий звук.
Пока не загустела грязь,
Пока еще не стала вязкой,
Я ублажу себя подсказкой,
Над ручейком остановясь.
Над маленькой канавкой,
где При свете, сумрачном и жидком,
Трепещет синенькая жилка
На расцарапанной воде.