А если б никогда не ошибался,
Я тоже был бы бесконечно прав,
Блаженно улыбаясь, ошивался
В тени успокоительных дубрав,
И допевал кусок чужого вальса,
Уютно в плечи голову вобрав.
Вот так увидишь любящие лица,
И хочется сквозь землю провалиться.
Когда-то где-то допустил просчет.
(О чем тогда синели иммортели?)
Уж не тогда ль, когда я был не в счет?
(Прохладней стали простыни постели.)
А может быть, меня не то влечет?
(Господь гостит, бывает, по неделе.)
Осенний лед крошится под звездой,
И темной заливается водой.
О, тяжесть понимающего взгляда,
Серьезного, как смертный приговор.
Казалось бы, не так уж много надо:
Да не найдется в мире никого,
Кто к таинству священного обряда
Притянет молчаливый разговор,
Или поддержку в трудные минуты,
Когда у добродетели в плену ты.
Пустеет поприще. Холодный воздух густ.
Я праздную еще одну победу.
И проплывает ложка мимо уст,
Та самая, что хороша к обеду.
Снег выпадет, — со всеми помирюсь,
И, может быть, куда-нибудь поеду.
И светится под дверью полоса,
И режет утомленные глаза.
КОМАРИК
I
Только головы уроним,
Взявшись за руки, как встарь,
Прилетает посторонний,
Одиночка и кустарь.
И, полоской лунной пыли
Воздух нежно теребя,
Нас безжалостно распилит
На меня и на тебя.
II
Он угодил не в глаз, а в бровь,
И с музыкой — в полет.
И вот летает моя кровь,
Летает и поет.
Присядет на твою ладонь,
И взмоет, укусив,
В бордовое вплетая
До Ликующее Си.
Лети подальше от скорбей,
Сквозь яблони в цвету,
Покуда грузный воробей
Не склюнет на лету.
«Посмотри окрест ли, наверх…»
Памяти А. Тихомирова
Посмотри окрест ли, наверх, —
В божьем мире ни души.
Только щелкают в канавах
Ледяные камыши.
Только волки-кривотолки
Прячут желтые глаза.
В новогодней темной елке
Изумруд да бирюза.
Затолкал в печурку плаху,
И под шум внезапных крыл
Справил новую рубаху,
И калитку приоткрыл…
«В какой-то усадьбе-музее…»
В какой-то усадьбе-музее,
Где мы побывали когда-то,
Портреты картинно висели,
Лампадками теплились даты.
Смешались эпохи и стили,
Стекло помутнело в пыли,
И музы с плафонов спустились,
И в подпол мышами ушли.
Откуда же знает старуха
Вся в пепле портретных жемчужин,
Что дом ее все же не рухнул,
И даже кому-нибудь нужен?
Откуда же столько суровой
Уверенности в победе
В глазах у того молодого
Военного в темном портрете?..
Балкон мезонина дощатый,
Грибами пропахли перила,
Кружила ворона, и чья-то
Забытая память парила.
«Крепко сидят журавлиные клинья…»
Я. Гольцману
Крепко сидят журавлиные клинья
В памяти. Все сначала —
Пятнышко света на горькой калине,
Черные доски причала.
Как, наглотавшись дождя или шквала,
Пели. Не сразу, но пелось.
И вертикально над нами вставало
Гибкое озеро Пелус.
Хлопало перистыми краями,
Крупными звездами скалясь.
На Бодунове в маленькой яме
Тетерева плескались.
Гагара печальная в черной шали
Пока что не улетела.
В мокрой деревне еще дышали
Два стариковских тела.
Нынче же там и зимой и летом
По-человечьи дико.
Лишь наливается льдистым цветом
Ягода неживика…
«Мой мальчик не желает танцевать…»
Мой мальчик не желает танцевать.
В осенней мгле ступни большие мочит,
Вино лакает, голову морочит,
Но только не желает танцевать.