- А ну идите сюда, поганцы! Судить вас сейчас буду!
Весёлая компания в зале притихла. Манька побледнела и, вторя бабке Анисье, заорала:
- А ну идите сюда, поганцы! Что вы ещё натворили?!
Поганцы нехотя вывалились на кухню. Бабка Анисья вытащила котёнка и положила прямо на стол.
- В космос запускали или так – хотели посмотреть, как его живьём на куски разорвёт?
Переминаясь с ноги на ногу, троица молчала.
- Значит так. Слушайте, что я вам сейчас скажу. Господь наш ничего не делает зря. Может, он послал вам эту тварь Божию от милости своей, чтобы она когда-нибудь спасла ваши жизни. Может, вы угорите тут все на Новый год, и кроме него некому будет вас разбудить! Тебя, Алёшка, это не касается. Тебя, пакостника, по-другому накажут. Ты живой останешься, чтобы всю жизнь братьёв с матерью и сестрой малой вспоминать и казниться!
- Анисья Петровна, Господь с тобой, что ты говоришь такое?! – испугалась Манька. – Печка-то у нас – грех жаловаться! Ничё с ней не случится! Тяга-то вон какая!
- Молчи, Марья! Я знаю, что говорю. Натворили твои сыны дел, не расхлебать. Пойдём, Мурзик, домой. Пусть они теперь ждут беды, сами не зная откуда.
Бабка Анисья распрямилась и с царским достоинством вышла из дома. В тишине она дошла до калитки и только там уже услышала взрыв скандала.
Вскоре заплаканная Манька Терещенко выскочила на улицу и, озираясь, направилась в своей подружке Надежде, которой и пересказала весь разговор в подробностях. Надежда пригорюнилась, долго молчала, а потом, вздохнув, подытожила:
- Распустила ты своих пацанов до невозможности, Маша…
- И ты туда же? Или не знаешь, как мне жизнь достаётся без мужика с четырьмя-то детьми? Как я кручусь-верчусь каждый день, чтобы все были умыты, одеты да накормлены?
- Ты ещё скажи – побриты. Алёшке вон бриться уже пора, а ты всё тётёшкаешь, умываешь да одеваешь. Разве что не подтираешь… Вместо того, чтобы кошек взрывать, мог бы тебе помогать, бугай здоровенный…
- Что же мне делать-то теперь, Надя?
- Что теперь сделаешь? Беды ждать. Твои пацаны уже всё сделали. Бабка-то Анисья, сама знаешь, травница. И мать её, и бабка её травницами были…
Они долго ещё сидели и прикидывали, в какую церкву сходить, да кому помолиться, свечи поставить, к кому обратиться на предмет порчи и сглаза. Ничуть не успокоенная, а, наоборот, ещё больше расстроенная и напуганная, Манька ушла домой, а Надежда, выждав некоторое время, пошла по соседям. К вечеру притихшая деревня шёпотом обсуждала случившееся, и каждый вспоминал свои аналогичные грехи, явные и тайные.
А бабка Анисья, вернувшись домой, наскоро поела что было, накормила до отвала Мурзика и засела думать, что же ей такое пожелать. Постепенно к каждому рассматриваемому желанию стали цепляться воспоминания, которые надо было рассудить заново и по справедливости, ибо дело было серьёзным. Вот взять, к примеру, её детей. Говорила же она дочке не выходить замуж за вахлака этого, предупреждала, что драться будет. Так вышла всё-таки. Получается, сама судьбу себе выбрала, и винить некого. Или сын, например… Не хочет с семьёй с ней в деревне жить? – Не хочет. Стало быть, чего там не пой, а в городе, в тесноте, да с тёщей ему лучше, раз не едет сюда. Да и сколько людей живёт в тысячу раз хуже… Вон, беженцы, например…
Бабка Анисья похолодела. Вот так, случайно выйдя на другой уровень человеческих проблем и несчастий, она вдруг поняла, насколько, в сущности, мелки задумки насчёт благоустройства её детей, не говоря уже о собственном. Из памяти полезли Чернобыль, Афганистан и Чечня, спид, бомжи, калеки, брошенные старики, умирающие от рака дети, террористы, войны, голод в Африке, убийцы-маньяки, проданные на органы младенцы, атомные бомбы – и бабка Анисья заплакала…
Моча и мочичи
Хороша была Моча-река весной и летом, в обрамлении ивняка, с жёлтыми бантиками кувшинок в тёмных заводях, стрекозами, бабочками, неумолчными кузнечиками и вечерним пением жаб и лягушек. Водилась в ней в изобилии всякая рыба: легкомысленные караси, скандальные ерши, игривые плотвички, плоские лещи, тяжёлые сомы-тугодумы, умудрённые жизненным опытом щуки… А на вечерней зорьке кто-то огромный выпрыгивал из воды за мотыльком, а то и за ласточкой, и шумно плюхался обратно в воду.
Левый берег Мочи-реки, манящий песчаными отмелями, был ровный, изумрудный, с чернеющими вдалеке ресницами бора. Правый же берег, весь в многочисленных родниках, топкий, болотный, шел круто вверх. С него удобно было отражать нападения как вороватых своих, так и врагов, ныне братских монголо-татар. Видимо, по этой причине прирастало и множилось народонаселение на правом берегу Мочи-реки. Ну и, разумеется, немало тому способствовало то, что в лесу было полно грибов, ягод и всякой живности – зайцев, кабанов, лосей. Но основным промыслом по причине лёгкости такового всё-таки оставалась рыбная ловля.