— Кому это "ему"? — спросил Тинч, выходя к костру. — Пожалуй, довольно, Леонтий. До утра дров точно хватит, а там… поглядим по обстановке. Уф!..
Мы присели к огню. Сладкий, дурманящий запах мяса со специями тянулся от костра.
— Да ты, прекрасный сэр, оказывается, мастер не только вирши складывать! — с радостью удивился Тинч.
— Олений бок с зеленью, — прищёлкнул языком молодой рыцарь. — А еще половина бурдюка с прекраснейшим басконским.
— Скажи, Бертран, — спросил его Тинч, присаживаясь и протягивая к огню ладони. — А эта… твоя Гвискарда… я не понял. Твоё послание и учтиво, и не навязывает ей никаких обязательств. Она же отвечает тебе столь невежливо…
— Это не она отвечает, — объяснил сэр Бертран. — Это я, за неё отвечаю сам себе.
— То есть, как?
— Видите ли, друзья мои. На самом деле (не враньё!) я не видал, друзья, её, и даже на портрете. Хотя, конечно, верьте мне, я с вами искренен вполне, прекрасней этой пэри мне не отыскать на свете.
Он никак не мог расстаться со своими рифмами.
— Хм… А как же… Ну-ка, ну-ка. Какова она, хотя бы внешне?
С этими словами Тинч вынул из кармана плаща самый настоящий журналистский блокнот и карандаш:
— Её лицо?
— М-м-м… У нее, должно быть, прямой красивый нос…
— Женщина для тебя начинается с носа. Так. Высокий лоб? Огромные голубые глаза?
— Тонкие властные губы… Ими она отдаёт приказы своим верным слугам…
— Разумеется. Само лицо её… круглое или вытянутое, черты его изысканно тонки или приятно округлы?
— Тинчес! — настало время вмешаться мне. — Видишь ли, для его эпохи считается вовсе не обязательным знать в лицо предмет своей любви. И наоборот, преодоление всяческих препятствий, в том числе своих предубеждений, считается подвигом.
— Великолепно! Великолепно! — рассмеялся Тинч, закрывая и пряча блокнот. — Стало быть, у нашего костра собралась замечательная компания: чокнутый художник, чокнутый писатель и не менее чокнутый поэт! Потом появится чокнутый редактор и все мы станем основателями журнала "Вестник Тёмного Царства"… Только, кто же будет нашим читателем?
И вдруг как будто смутный гул прошёл по лесу, словно зазвенели сотни, нет, тысячи голосов… Нетопыри появились среди веток и — пропали так же сразу, как возникли.
— Странно. Ветра нет… — впервые по-настоящему удивился Тинч. — А впрочем! Нам остаётся приобщить нашего хозяина (ведь мы оба отныне, вроде бы, его оруженосцы!) к нашему замечательному обществу. Отглотни-ка, сэр рыцарь! Да не забудь заветное желание!
— И оно… действительно исполнится? — засомневался де Борн. — Простите, но… не чаша ли это Святого Грааля?
— Боишься — можешь не пить, — развёл руками Тинч.
— Тогда… я загадаю такое желание… — рыцарь приподнялся со своего места. — Я… Я желаю, чтобы предо мной немедленно предстала наипрекраснейшая женщина в мире, наипрекраснейшая во все века, и времена, и народы… И… И ещё желаю, чтобы мы с нею…
— Да ты пей, пей, — поторопил его Тинч. — Одно желание!
На это сэр Бертран мотнул головою, прифыркнул как боевой конь и сделал глоток из злосчастной фляги…
— Быр! Крепота, однако! — сказал он. — Помню, как однажды, это было после сражения при Арсуре, мы с сэром Ульрихом…
Шум прошёл по ночному лесу. Ветра не было, только шум и шелест сухих прошлогодних листьев. И шелест этот неотвратимо приближался…
Она приближалась к нашему костру, отгибая ветви и раздвигая кустарник, неотвратимая и гордая, закинув за плечи россыпи иссиня-чёрных, искрящихся отсветами костра волос. Глаза её, синие, сверкающие как небо… и т. д.
Её копыта мягко, мягко, очень мягко ступали по опавшей листве.
И здесь мы, так и быть, поведём своё повествование от лица непосредственно автора…
Глава 4 — Кое-что о жизни кентавров
Иоланта:
Ну, что же? Где твои цветы?
(С тоской и недоумением.)
О рыцарь, рыцарь, где же ты?