— Пойдём, я провожу тебя, только оденусь, — кивнула Птичка и вышла в комнату.
После той ночи, когда Тим к ней привёл испуганную, со смертельным блеском в глазах Танюшу, жизнь Птички изменилась. Она будто глотнула чистого кислорода после долгого удушья. Ей необходимо было помочь брату и этой девушке, но не только.
То, что в ней жило долгое время, как бесплотная мечта в бестелесных формах, вдруг оформилось и возникло ясно перед глазами. Птичка поняла, что её путь не закончился ещё, и не нужно разгонять байк, направляя его в бетонную стену.
Не будет пустого и отчаянного существования, не будет тупой, жалящей надежды на смерть, потому что жить просто незачем, не будет боли и похорон. Всё это в дымном прошлом, о котором сейчас не стоило вспоминать. Оно было, вот и всё. Было. А впереди что-то другое.
Эта девочка — Таня… Птичка увидела себя со стороны. Она сходила с ума медленно от одиночества и безысходности, загнанная в тупик жизнью. Только у Птички было хуже — у неё не было надежды. Ей некому было помочь, освободить от нестерпимых мыслей о смерти.
С августа она жила здесь, на съёмной квартире, в одном доме с родителями, тая в себе мысль, что приедет Хорт, и заедет в гости.
Но он не приезжал.
Стоял уже октябрь, на девятое число был назначен праздник — закрытие мотосезона, и Птичка мысленно обозначила дату своей смерти, чтобы раз и навсегда прекратить бесполезный век несчастного растения, в которое она превратилась.
Она себя не понимала. Ведь сама сказала ему — не приезжай. Но внутри каждый день отсчитывались минуты и часы без него, когда он должен был появиться. Август Птичка вместе с родителями волновалась о Тиме, глубинная жизнь души отходила на второй план; весь сентябрь прошёл в таких нервных ожиданиях, что хотелось напиться от горечи каждый день.
Птичка, как робот, убивала себя на работе, трудясь сверхурочно, и мужчины кастомайзеры странно косились в её сторону. Отец заикался ей о психологе, которого якобы знала Вика, но Птичка не слушала. Никто ей не мог помочь — это настоящее безумие, и всё. Ничего уже не исправишь в её жизни.
Но она ошибалась. Новый путь, смутно вырисовывавшийся перед ней неясно ещё с августа странной тревожной мыслью, теперь возник чётко и понятно. Птичка поняла, что весь смысл её жизни должен перетечь в новую жизнь — маленькую, невинную, которой она была бы нужна. И Хорт должен был помочь ей в этом во что бы то ни стало.
Всегда имея запланированные связи с мужчинами, когда просто хотелось завыть на луну, Птичка была аккуратной и не подпускала партнёров без защиты в виде презерватива. С Хортом всё было иначе — она и не думала об этом. Он, судя по всему, тоже, но Птичка не забеременела.
Сейчас, когда она искренне и сильно хотела этого, молодая женщина понимала, что нужно больше времени. Они ведь были близки всего несколько раз. И Птичка уже готова была позвонить ему в Германию, чтобы спросить, когда он приедет. Ей хотелось верить в то, что он согласится, потому что тогда ей будет ещё тяжелее признаться себе в том, что жизнь и правда окончена. И нужно уходить.
А быть может, нужно было уходить намного-намного раньше — десять лет назад…
Как же такие мысли мучили Птичку! Она понимала, что в них нет ничего нормального, и скрывала их от других. Как же ей было дальше жить, если нет ничего, за что можно было бы уцепиться в жизни и во что верить.
Поэтому она переехала от родителей — не хотелось той боли, которую она видела в глазах родных за неё. Они понимали, они знали и боялись. Но что она могла сказать им? Только из-за них она до сих пор здесь, в душе теплились ещё мысли о Боге, о том, что самоубийство — великий грех. Она действительно верила в это, но с каждым днём всё меньше.
Перед глазами будто стояли песочные часы, вниз которых стекал и переливался песок, а вверху его становилось всё меньше.
— Птичка, ты в порядке? — спросил кто-то встревоженно.
Она вскочила на ноги, сидя до этого на корточках возле двери мастерской «W. E.». Сигарета выпала из пальцев, упала в маленькую лужу на асфальте и мёртво зашипела.
Возле неё стоял Марс и странно смотрел.
— Да, нормально, я задумалась просто.
— Слушай, может, ты отпуск возьмёшь? По-моему, ты устала.
— Да? Спасибо за совет, — усмехнулась она. — А ты в отпуск не хочешь? Ты тоже в последнее время какой-то странный.
— Я не говорю, что ты странная.
— Ну, конечно, — протянула она.
— Ты злишься на меня? Я знаю — за тот наш разговор летом, да?
Птичка в мгновение ока действительно разозлилась, вспыхнув от одного намёка на искру: — Марс, меня поражают такие, как ты! Знаю, может быть, я нравлюсь тебе… или нет — ты хочешь меня. Но оттого, что ты хамишь, я не обращу на тебя внимания. И вообще не обращу.
— Я уже понял, Птичка, не кипятись.
— Нет уж, послушай! Мне никто не нужен с такими заявлениями, как у тебя. Когда ты мне дашь! Да через лет сто!
Из дверей вышел отец, и молодая разгорячившаяся женщина смолкла, будто проглотив язык. Она пошла алыми пятнами, мятежно взглянула в глаза отцу и скрылась в здании мастерской.
Марс стоял, засунув глубоко руки в карманы спортивных штанов.
— Птичка не в себе, Чёрный, — бросил он.
— Я вижу, — устало и обречённо произнёс отец.
— У неё месячные, ничего серьёзного, — попробовал разрядить обстановку Марс, но Чёрный не оценил шутки, быстро застегнул куртку на груди и сел на свой мотоцикл, стоящий припаркованный недалеко на стоянке. Лицо у Чёрного было мрачнее некуда.
Птичка до конца дня не могла вернуться в то нормальное спокойное состояние, она будто взбесилась. Из рук всё валилось, сосредоточиться не получалось, хотя она пыталась изо всех сил.
В субботу, через два дня, было закрытие мотосезона, и она будто ощущала приближение рубежа, после которого Хорт не приедет до следующего года. А это — целая жизнь. Тяжесть давила на грудь, мешая думать о чём-либо.
Позавчера с утра она занималась Таней и её беременностью, сопровождая девушку везде. У неё всё было хорошо, шла одиннадцатая неделя беременности, и тошнота должна была очень скоро пройти. Птичка, просто сидя рядом в очереди к врачу с девушкой, испытывала ясное, светлое счастье, мечтая, что и она скоро будет думать о своём малыше. О своём и Влада.
Сказать отцу о Мише и Тане было самым сложным, и Птичка оттягивала этот неприятный разговор, прекрасно понимая, что это не выход. Миша должен приехать сюда и жениться на Тане, чтобы девушка не нервничала. Просто Чёрный сам был не в духе последние недели, и Птичка старалась не пересекаться с ним.
Приехав вечером с работы, она, переодевшись у себя, пришла к родителям, решив, что сегодня надо покончить с проблемой. Отец был уже дома после того, как ездил в «Байк-центр» по делам мотоклуба.
— Мне нужно поговорить с тобой, можно? — спросила Птичка и села на диване, подогнув одну ногу под себя, как всегда это делала дома. Она всё ещё никак не привыкла, что больше не живёт здесь.
Чёрный оглядел её позу и не отвёл взгляда, скрывая своё удивление. Было понятно, что дочь пришла с чём-то серьёзным. В последнее время она не говорила ни одного лишнего слова.
— Я о Мише хочу поговорить. Когда ты его вернёшь? Ему учиться надо, в университете беспокоятся.
— Приедет, не переживай. Ему нужно одуматься. Ворон ему поможет, ты знаешь.
— Я знаю Ворона, папа, его системы воспитания ещё жёстче, чем у тебя.
— Это-то как раз и надо твоему брату. Может быть, пусть возьмёт академ, и поживёт у Ворона годик.
Этот байкер не состоял ни в одном мотоклубе из принципа, не признавая ничьё лидерство. Сорокалетний мужчина жил один в лесу недалеко от хутора Полагино под Тверью. У него была когда-то семья, но ребёнок умер в детстве от дифтерии, а жена ушла, найдя свой путь в жизни с другим мужчиной. Ворон много путешествовал, долго жил в азиатских странах, и стал настоящим философом. «Железные волки» ему были по духу ближе всего, потому он тесно общался с Чёрным, Мистиком и другими ребятами. Но от предложения вступить в их ряды отказывался.