Его чувства к молодой женщине показались ему просто влечением, потом он себя уговаривал, что это болезнь, ведь глупо снова возрождать в душе чувства давней любви.
Но она сама была что-то непонятное, до боли знакомое и родное. Эти одиннадцать недель дались ему нелегко. Он постоянно думал о ней, пытался разобраться в собственных чувствах, потом просто пытался забыть.
Надоело врать самому себе — Птичка его сильно зацепила снова. Так же, как и много лет назад. Но сейчас это чувство было более постоянным и глубоким, как будто давняя рана вскрылась и выпустила всё, что скрывала.
Хорту невыносимо хотелось сделать Птичку счастливой хотя бы на несколько часов или дней. Она была одинока, с надорванной душой, прячущая постоянно живущую боль в ней даже от самой себя. Хорт решил, что не сможет игнорировать то сильное притяжение, которое возникло к ней.
С Витой он виделся, но издалека. Она долго не страдала, найдя ему замену, и у Хорта отлегло от сердца — девочка молода и красива, почему она должна забивать себе голову тем, что якобы безумно любит его? Крис остался не в обиде, они раз и навсегда были друзья, а личные предпочтения с этими понятиями не стоило мешать.
Хорт говорил Птичке, что приедет в сентябре по делам, но как раз на этот период он отправился со своими ребятами из «Hard Motors» во Францию на байкерский праздник по приглашению одного российского мотоклуба. Пришлось отложить поездку в Россию на начало октября, потому что впереди был октоберфест с 17 сентября по 3 октября.
Если сказать кому-то, что он ехал через такое расстояние, в Россию, чтобы провести время в постели с красивой женщиной, никто бы не поверил или подкрутил у виска. Он мечтал её забрать с собой, но знал, что Птичка не поедет — упрямства и непонятности в ней хоть отбавляй.
Все дела по расширению его мотоклуба вели его люди здесь, которые знали, что он появится, и Хорт был в курсе всего, так что приезжать было вообще не обязательно. К ним он заедет завтра с утра, сегодня — очень уж устал, ехал двое суток. Позвонив им во временное отделение, так как чапта клуба строилась на окраине Москвы (туда ещё стоило съездить), Хорт поговорил с ребятами и договорился насчёт завтра. В этот раз он никого с собой из Германии не взял, потому что его поездка была больше личного характера.
Да, задала ему Птичка задачку — теперь Хорт не знал, насколько далеко это у них зайдёт. Всё будет зависеть от того, как настроена она.
Миша ночью ворочался в постели и смотрел в абсолютную темноту. Он уже к ней привык, здесь не было ни далёкого света городских фонарей внизу, ни успокаивающих огней соседней многоэтажки, ночь поглощала всё, поэтому он спал обычно у Ворона, как убитый. Сегодня, конечно, одна мысль громоздилась на другую, и о сне не было и речи.
Встав с кровати, Миша приоткрыл форточку, сел на подоконник и закурил.
Жизнь задала ему непростой вопрос на выносливость, а он не смог даже дослушать его до конца. Отец прав — он слишком слаб и молод, чтобы понять — что такое ребёнок, который скоро появится у любимой девочки оттого, чем они с ней так сладко занимались. Если подумать, то это закономерно, люди давно бы вымерли, не был бы секс таким наслаждением. А одно вытекает из другого.
Молодой парень смотрел на близкие здесь, яркие звёзды, с удивлением подумав, что ночь разорвала все тучи и подняла тонкий месяц в небо.
Миша глубоко вздохнул и признал, что этот вопрос надо решить сегодня с ней, наверняка она переживает и волнуется ещё больше его.
Натянув быстро футболку и спортивные штаны, он вышел тихо из комнаты с мыслями, что всё больше жалеет Танюшу, она же ни при чём, а он, получается, оставил её одну в этом положении. Да, отец прав, трижды прав — он обязан ей помочь. И ничего в этом нет страшного.
Девушка сидела на кровати, обняв подушку. Её слезы уже иссякли, потому что силы оставили тонкие плечи — она приехала сюда искать поддержки от любимого, а встретила непонимание и холод. Вся жизнь представлялась ей сложной чередой дней, когда мечты о жизни, лучшей, чем у родителей, останутся мечтами. Ведь её будет ещё тяжелее — она будет одна растить и поднимать ребёнка. А того человека, который нужен больше всего на свете, не будет рядом — он испугался и выбрал свободу.
Миша встал на колени возле кровати и обхватил жилистыми, как у отца, ладонями, коленки девушки. Она опустила руки и всмотрелась в него в тонком отсвете серпа месяца, идущего от окна без штор. Глаза Тани казались огромными на лице и скорбными.
— Танюш, — тихо произнёс он. — Прости меня.
Больше он ничего не сказал, было просто незачем. Она порывисто обняла его плечи, прижавшись горячими губами к шее Миши.
— Ты моя, и всё у нас будет хорошо, слышишь? И наш ребёнок — тоже будет с нами.
Она кивнула, легла на постель и притянула его к себе. Миша опустился рядом с девушкой, обнял её, и они ещё долго разговаривали о планах на жизнь, заснув только под утро. Казалось, что им не хватит времени наговориться. Теперь, когда они всё спокойно обсудили, ничего не казалось им таким уж трудным.
Рассвет Таня и Миша не встречали. Он осторожно бледными лучами коснулся нежной щеки девушки, скользнул по заросшей Мишиной, и раскрасил комнату алым свечением.
Из окна был виден сад, затянутый туманом, сквозь вставшее солнце казавшимся белым разлитым молоком. За садом темнела река тонкой лентой. По дорожкам медленно шла маленькая фигурка Птички, голова её была укутана в алый плотный платок, на плечах — кожаная куртка.
Она снова шла к реке, чтобы взглянуть на её изменчивые воды. Там, в глубине, словно был какой-то ответ на вопрос Птички — почему?
Но в этот раз ей не удалось побыть одной, Ворон помешал уединению. Он причаливал лодкой к берегу и, заметив её, почему-то смешался. Тёмные глаза мужчины долго смотрели на бледное, измученное бессонницей лицо Птички, не отводя взгляда.
— Мы с твоим отцом собрались на рыбалку, — будто оправдывался он, что возник так некстати перед ней.
— Правда? А можно с вами? Я давно не рыбалила, — без особого энтузиазма произнесла молодая женщина и достала сигареты из кармана. Дымок их в утреннем чистом воздухе был почти кощунством, они горчили, и, затянувшись пару раз, Птичка с отвращением выкинула окурок в сырую траву. Ворон следил за всеми её движениями, как будто в них был скрытый смысл, понятный для него.
— Если хочешь — поплыли с нами, — кивнул он. — К завтраку ты уже будешь жарить рыбу.
— Я — жарить? — возмутилась она и улыбнулась. — Думаешь, я умею?
Ворон мигнул, очарованный её очень редкой улыбкой.
— Ну, ты же любишь вкусно поесть, значит, и умеешь готовить, — философски заметил мужчина и спрыгнул на берег.
Привязав лодку, он выпрямился и снова посмотрел на неё своим немигающим взглядом, от которого Птичка начинала нервничать.
— Я себе, в основном, готовлю яичницу, — сказала откровенно она. — Это моё любимое блюдо.
Он усмехнулся.
— А чем же ты занимаешься остальное время?
— А папа тебе не говорил? Я кастомайзер, работаю в «W. E.», по специальности — электромеханик.
— Это мужская работа, — заметил он.
— Возможно. Мне нравится, — Птичка глубоко засунула руки в карманы кожаной куртки и начала оглядываться, чтобы хоть как-то отвлечь себя от его пристального взгляда.
Мужчина был очень высок, и если бы не сутулился, Птичка носом бы упиралась ему в живот. Он всегда её настораживал, а теперь, оставшись наедине с этим странным типом, хотелось поскорее уйти от реки. Но что-то удерживало её.
— Любишь побыть одна? — спросил Ворон спокойно.
Птичка бросила на него взгляд и впервые в жизни заметила, какие алые у него губы, таких она никогда не видела. «Может, он вампир?» — возникла глупая мысль, и от неё ей захотелось рассмеяться.
— Да, очень.
— Оставайся у меня вместе с братом — здесь никого нет. А я мешать не буду.
Птичка наклонила голову: — Спасибо, заманчиво. Я подумаю.