— А ты — была миротворцем?
— Да, девушка совсем плоха — страшно боится родителей и на полном серьёзе говорит, что не станет жить, если мама заставит сделать её аборт.
— И что — родители ещё кого-то могут что-то заставить сделать? — искренне удивился Хорт. — Не верю.
— Знал бы её — не говорил бы так. Она в отчаянии была, я почувствовала это. Миша уехал по указке отца, она узнала — испугалась. Я ей сказала, что если не хочет оставлять его себе — пусть отдаст мне. Он будет мой.
Птичка спиной чувствовала замешательство Хорта, порывисто обернулась к нему и взглянула своими синими глазами в душу мужчине.
— Ты думаешь, что я ненормальная? — спросила она.
— Нет, почему? Если хочешь — почему нет? А что девчонка?
— Отказалась, сказала, что ребёнок — её.
Хорт лёг и спокойно сказал: — Всё у них будет нормально. Твой брат слишком молодой и горячий, похож на папочку, но эта девочка что-то же значит для него — он не бросит её одну.
— Да, — рассеянно произнесла Птичка и лихорадочным движением достала сигареты с низкого деревянного столика. Её пальцы дрожали — Хорт заметил это.
Он провёл ладонью по её спине, обрисовав пальцами татуировку.
— Что с тобой, Птичка? Ты такая нервная — просто устала? Давай отдохнём, поспим.
— Я хотела тебя кое о чём спросить. Думала, позже, но — это слишком важно для меня. Можно?
— Давай, я всегда для тебя всё, что захочешь, сделаю, — миролюбиво произнёс он, продолжая гладить её красивую, гибкую спину.
При его словах глаза Птички радостно блеснули, и она на одном дыхании сказала: — Влад, ты мог бы стать отцом моего ребёнка?
Лицо его вытянулось и одновременно помрачнело, глаза стали серьёзными и озабоченными. Будто ему позвонили из мотоклуба и сообщили о том, что кто-то из его друзей попал в серьёзную аварию.
— Странный вопрос, зачем тебе это? — уклончиво произнёс он.
Птичка за долю секунды поняла его отношение к этому, и поэтому не ответила на его реплику, потрясённо глядя на мужчину. Она так обнадёживала себя тем, что раз он приехал к ней, значит, она ему не безразлична, что… А это ничего не означало.
— Нет, Птичка, правда, тебе скучно живётся? — попробовал развеселить её он, но тут же понял, что зря это сделал.
Она встала с сигаретой в руках, неуклюже попыталась надеть на себя шёлковый халат, валявшийся на низком кресле здесь, и оставила эту затею, раздражённо швырнув чадящий окурок в пепельницу. Со второй попытки она попала в широкие рукава и вышла на кухню. Хорт тяжело вздохнул и закрыл глаза, подумав, что он без толку сюда приехал — у Птички большие внутренние проблемы, а он только расковырял рану. Ему не помочь ей, он даже права такого не имеет.
Она появилась через несколько минут, залезла с ногами на диван и села, с внутренней тоской глядя на него.
— Скажи — почему нет? — хрипло спросила она. — Я обещаю, что большего не попрошу у тебя. Это тебе ничего не будет стоить, я сама его…
— Думаешь, мне всё равно, что где-то в России будет расти мой ребёнок? У меня есть сын, я знаю, что это такое. Моя бывшая жена разрешает видеться мне с ним раз в две недели — понимаешь, каково мне? Птичка, я бы и рад помочь, но не вижу смысла. Ты ещё молода, чтобы грустить о…
— Ты не можешь представить, каково мне живётся, Хорт. Я по-настоящему одинока, нет у меня ничего и никого. После стольких лет появляешься ты, и у меня вот тут, — она с силой ударила кулачком в грудь, — снова что-то ожило. Я поняла, что ты не зря приехал — в моей жизни должно что-то измениться, иначе я погибну. После того, как я потеряла Ферзя после тебя… Да что я говорю! — всхлипнула она и метнулась к книжным полкам, резко потянув какую-то папку на себя. На паркетный пол посыпались фотографии, какие-то счета, и она упала на колени, принявшись собирать их, не успевая вытирать слёзы.
Хорт сел на диване, нахмурившись. Он ненавидел женские истерики больше всего на свете, и сейчас, когда плакала Птичка, душа корчилась внутри, как от кислоты. Столько горя было в её слезах, что он не знал, как себя вести и что говорить.
Встав, он помог ей собирать бумаги и увидел на них своё лицо. Десятилетней давности.
Много было фотографий, штук двести, и все о том лете, когда он поиграл ею, бросив и буквально отдав Ферзю. В тайной надежде, что с таким нормальным мужиком она быстро забудет свою обиду на него, Хорта.
— Вот и вся моя жизнь, — мертвенно спокойно сказала она и опустилась на диван, спрятав запястья под коленки. Они тряслись, как у старухи.
Хорт просматривал молча фото, видя на них улыбающиеся физиономии его, Ферзя и остальных парней — Кота, Мота, и Зуба. Они на них пили пиво, дурачились в воде, спали пьяные под деревом, в палатках, оставив снаружи пятки. Иногда встречалось и её личико. Тех фотографий, где они вместе, вдвоём, было всего-навсего одна или две. Конечно, он же знал, зачем привёз туда девушку, зачем ему была демонстрация безумной любви?
А потом пошёл Ферзь — вот таким Хорт и запомнил его — спокойным, мудрым, большим. Было заметно, что Птичка действительно переключилась на него, потому что и мужик был на снимках везде довольным и счастливым. Они провели отличное время на том золотом берегу, и ничего в её жизни не было подобного после. Поэтому она и тоскует о прошедшем. Ещё одна фотография опускала с небес на землю — надгробие с портретом Ферзя и датами жизни — Константину Фёдорову было 37 лет.
— Птичка, ты убедила себя в этом. Зачем ты так? Ты очень красива, ещё найдёшь своё счастье, да мало ли мужиков на свете? — негодовал Хорт.
Она мутными глазами посмотрела на него, устав плакать.
— Прошу тебя, если я для тебя хоть немного значу — позволь мне забеременеть от тебя. Этот ребёнок спасёт меня. Больше незачем жить.
— Глупости, дурочка, — покачал головой он и обнял её. — Зачем ты внушила это себе?
— Пожалуйста, — выдохнула она ему в грудь, прикасаясь мокрыми от слёз губами. — Если больше между нами не может быть ничего, позволь это, Влад, любимый мой, прошу!
Он с тяжёлым сердцем сжал губы и ничего не ответил. Она подняла на него глаза, наполненные до краёв безысходностью и болью.
Хорт погладил её скулы; мятежные, выгнутые брови; красивую, тонкую линию подбородка с маленькой ямочкой на нём, доставшейся от отца.
— С чего ты взяла, что между нами ничего нет? — спросил он. — У меня, может быть, серьёзные намерения? Ты мой друг, и давний, и между нами что-то проскочило недавно… Понимаешь? Давай не будем загадывать, а просто жить и наслаждаться временем, которое мы проводим вместе.
Она немного просветлела лицом и внимательно посмотрела на него. Птичка не поняла мужчину, расценив его может быть, как обещание.
— Хорошо, — согласилась она, снова утонув в надежде. — Я обещаю, больше не буду ныть и портить тебе настроение.
— Глупенькая, ты не портишь, просто усложняешь всё. У нас и так хорошо, а будет ещё лучше, да?
Она кивнула, обняв его и прижавшись всем телом в тонком халате. Её искренность и полная отдача себя насторожили Хорта, ведь только что она рыдала и огорчалась, а сейчас уже успокоилась и обнимает его. Он почувствовал неладное, но не придал этому значения, занявшись другим приятным делом.
Секс был лучшим лекарством от плохого настроения.
Для родителей Таня была у Светы на даче за городом, жарила шашлык, любовалась озером и благодарила родителей подруги за гостеприимство. И то — мама бы ни за что не отпустила её, если бы не зарплата, которую девушка стала приносить в семью. Только так девушка смогла вырваться из дома и съездить с Птичкой и Чёрным за Мишей.
Вернувшись, Таня с порога натолкнулась на очередной семейный скандал. Девушка попала в поле зрения родителей, и в доли секунды превратилась из наблюдателя в участника.
— Вот, видишь? Это всё ты, — ткнула мать Тани пальцем в грудь мужа, — всегда ей потакал. А теперь она не ночует дома и вообще, неизвестно, с кем бывает.
Лариса, ещё молодая женщина, строго и холодно взглянула на единственную дочь. Красивая брюнетка с карими глазами считала, что Таня — бесхребетное существо, как и отец. Но он вовсе не был таким, просто предпочитал не раздувать конфликты в скандал. Так было до последнего времени. Недавно Андрей стал поднимать мятежи, и Ларису это злило больше всего. Она подозревала его в связи с другой женщиной и, не стесняясь дочери, дело доходило до обвинений. То, что он совершенно не поддержал её, когда Лариса вынуждена была привезти доживать сюда мать, говорило о его полном равнодушии к ней.