— Мама, зачем ты так? Ты не оставляешь мне выбора!
— Я сказала всё! — поставила точку Лариса и, шарахнувшись от Андрея, запёрлась в ванной.
Таня порывисто встала, не глядя на отца, схватила джинсы из своего шкафа (её вещи лежали в кухонном гарнитуре), майку, свитер, и оглядывалась, чтобы ничего не забыть. Девушка взяла с собой только документы.
— Таня, не глупи, — попробовал остановить девушку отец. — Я ведь могу тебя запереть, и ты останешься дома. Пусть будет так, как хочет мама, ты позже поймёшь, что так лучше для тебя.
— Папа, я уверена, что это не так. Пожалуйста, дай мне сделать свой выбор, ты же об этом всегда говорил.
Андрей вздохнул и сел на табурет рядом с кухонным столом.
Таня оделась в туалете, оставив замок низких джинсов не застёгнутыми — она туда совсем уже не помещалось, держались на бёдрах они только благодаря ремню.
— Если тебе будет нужна помощь — звони, — обречённо сказал отец, глядя на повзрослевшую дочь, уходящую из дома — он не сомневался — навсегда. Она оказалась сильнее своего отца, но не такая жёсткая, как мать.
Уже на пороге, когда Таня обувалась, из ванной вдруг, как чёрт из табакерки, выскочила Лариса с всклокоченными волосами. Дверь спружинила и ударила её, но она с яростью и рычанием оттолкнула её обратно.
— Ты никуда не пойдёшь! — закричала она, и её было слышно, наверное, на всех этажах в радиусе двух квартир. — Будешь сидеть в квартире, а в понедельник уж я что-нибудь придумаю! Пойдёшь со мной к врачу!
— Нет, — сказала Таня, спеша, и натягивая на ноги кроссовки.
Лариса стремительно подошла, больно схватила девушку за предплечье и стиснула намертво. Как щенка, она встряхнула её: — Я сказала — ты никуда не пойдёшь!
Но тут вдруг женщину за талию обняли руки мужа: — Отпусти, Лариса. Ей уже почти восемнадцать, пусть она сама думает, как жить.
Но она никогда не слушала своего мужа, делая всё, как считала нужным. Иногда он даже не знал многого из тех решений, которые принимала его жена. Женщина дёрнулась, успев презрительно оглянуться на лицо Андрея.
— Нет уж, будет по-моему.
Она продолжала держать испуганную Таню и ненавистно смотреть на неё.
Девушка отчаянно дёрнулась, отец потянул Ларису назад, и Таня освободилась.
Пронзительный визг, вопль, полный отчаяния и боли, врезался в голову девушке, когда она убегала, вырываясь, из дома.
Забыв про лифт, Таня бежала вниз, как в кошмаре, который в последнее время ей часто снился. Она летела над ступеньками, едва задевая их мягкими подошвами кроссовок.
Открыв тяжёлую железную дверь, девушка часто и тяжело задышала, освобождаясь от паники. Её руки мелко дрожали.
На улице шёл дождь почти стеной, но Таня окунулась в него без сожаления — она навсегда запомнила тот душный, липкий страх, когда мать появилась из ванной.
Глава 17. Пришло время
Следя, как вода стекает по скату крыши над головой и толстой струёй сливается в старую бочку, стоящую под водосточной трубой, покрашенной в зелёный цвет лет двадцать назад, Хорт испытывал странную тревогу. Теперь краска облупилась, и отовсюду выступила ржавчина, как прошлые грехи.
Птичка сидела прямо с ногами в старом, плетенном из лозы кресле, обернувшись тонким верблюжьим одеялом.
Холодный сырой воздух не затрагивал её, было жарко от собственного сердца.
Хорт сидел рядом, подливая ей горячего чая из старинного самовара на углях, и обнимая одной рукой, поглаживая её чёрные волосы, одной волной лежащей на правом плече.
Они приехали в глухую деревеньку под Москвой, на то самое озеро, на берегу которого провели короткую летнюю ночь перед «Байк-шоу». Их душевно встречал тот старичок, живший здесь и знавший и семью Птички, и многих «Железных волков». Птичка его называла Сидорычем.
Мужчина, оказывается, воевал в Афганистане, и много рассказывал об этом. Хорт слушал в пол-уха, подозревая, что половина из похождений простого русского солдата — выдумка или приукрашенные подробностями небылицы.
Мужчину больше волновала молодая женщина, сидящая рядом с ним. Она была очень ранимой, вспыхивала, как порох, и Хорт ясно понимал, что с ней произойдёт, когда он уедет. Всё его неприятно ощущавшееся сердце знало — она на грани. Она ходит по самому краю обрыва, когда голова уже кружится от высоты, а из-под ног сыплется нетвёрдая земля.
Вчера, когда они приехали сюда, Сидорыч разместил их в большой просторной комнате с двумя по разные стороны кроватями. Старое мутное зеркало висело под наклоном на стене над высоким, крашеным в синий цвет, комодом. Глядя в него, возникали странные мысли о существовании параллельных миров и других жизней, путей, по которым ты не пошёл и которых не выбрал. Они будто бы жили за теми тенями, которые скрывались в зеркале, прятались, стоило взглянуть на него.
На кровати Хорт и Птичка поместились на одной, жарко любя друг друга на пышной перине, уважаемой раньше предками. Те поистине знали толк в удовольствии от сна и постели. Мужчина тяжело прижимал телом Птичку, боясь, что она исчезнет в воздушных недрах перины. Но молодой женщине было мало, она извивалась под ним, тянув Хорта за плечи вниз. Хорт думал, что они потревожат Старого Сидорыча, который спал в другой части дома, и шептал неуёмной Птичке, что она слишком шумная девчонка.
Так и заснув в душных и глубоких ворохах кровати, они тесно сплелись телами. В воздухе комнаты ещё долго пахло любовью и как будто слышались сдерживаемые стоны.
Рано утром Хорт проснулся оттого, что дождь обрушился снова на обшитую железом крышу. Этот шум был слишком громким, похожим на грохот товарного состава, проходящего над твоей головой, когда ты под мостом.
Птичка уже проснулась и стояла возле окна, завернувшись в старое одеяло, глядя на светящееся тусклым металлом озеро, которое было видно отсюда. Его противоположный берег терялся в серости дождя.
Хорт потянулся, заложил руки за голову и спросил: — Так ты хочешь ребёнка и ни разу со мной ничем не предохранялась?
Вопрос был для неё настолько неожиданным, что спина молодой женщины одеревенела, а когда она повернула быстро голову и взглянула на Хорта, синий взгляд был точь-в-точь, как у её отца — чёрным, но абсолютно беззащитным и даже затравленным. Твёрдая Птичка была внутри мягка и ранима.
— Нет, — ответила она и замолчала, потом, неприятно ощущая его взгляд затылком, добавила: — Прости меня, я ничего тебе не говорила, но сначала я не думала об этом… Я не хотела обманывать тебя.
— И даже после нашего разговора, ты ничего не предпринимала? — странным тоном спросил он.
Она в замешательстве подошла к постели и, склонив голову на бок, спросила: — А ты разве не согласился? Мы же с тобой решили — не думать ни о чём и просто… просто любить друг друга.
— Я не имел в виду то, что мы не должны думать о контрацепции, думал, что ты поняла меня. Я не хочу детей пока. Да, мы будем ни о чём не думать и будем вместе, но насчёт детей — нет точно.
Она опустилась на край кровати, глядя тусклым взглядом в голый пол комнаты.
— А потом ты уедешь, забудешь меня, и я снова останусь одна. Хорт, не обманывай самого себя. Между нами ничего не будет никогда, как тогда… Ты же смог забыть меня, уехать и жить другой жизнью. И ничего не помешало тебе.
Мужчина сжал недовольно челюсти, но виноват был сам, затеяв этот сложный разговор. Надо было уехать без этого — красиво.
— Сейчас всё по-другому, — признался он честно.
— Тогда почему — нет? Не бойся, я не забеременею от этих нескольких раз, наверное, другие смогли бы, но не я. Я ведь не знаю, может быть, совсем не могу иметь детей.
— Глупышка, зачем тебе ребёнок без его отца? Ты же ведь не захочешь поехать со мной?
Она молчала, потом долгим взглядом посмотрела на Хорта и нерешительно спросила: — А ты бы взял меня с собой? Я поеду, если ты позволишь мне то, что я прошу.
Хорт усмехнулся и покачал головой. Он притянул её к себе, глубоко поцеловал и посадил себе на бёдра наездницей.