— Это идея фикс для тебя. Давай не будем говорить на эту тему?
— Не возьмёшь, я поняла, — горько сказала она.
— То, что ты говоришь — глупо. Хочешь — поехали, но я сказал то, что думаю о детях — всё.
А потом они сидели под широким навесом, пили чай из самовара, вокруг шёл настоящий ледяной ливень.
Хорт беспокоился за Птичку. Если она погрузится в трясину депрессии — никогда больше не выйдет из неё. С каждым разом у женщины это становилось всё хуже, и, в конце концов, будет иметь логический конец. Ему хотелось не замечать, делать вид, что всё хорошо, и он бы так и сделал, будь Птичка ему небезразлична. Но с другой стороны, и ребёнка ей делать он не собирался — это была блажь одинокой женщины, которая уверила себя, что жизнь кончается. В двадцать то семь лет…
Ему нужно было уезжать, ещё день-два, и быстрее что-то решать. Самым разумным ему казалось забрать её с собой, убедить, что нужно с детьми подождать. Но зачем обнадёживать её, если, он знал, рано или поздно она снова поднимет этот вопрос. Хорт был честен, и перед ним возникала нешуточная проблема — что делать с Птичкой, которая была сейчас похожа на раненую синичку, с тоской глядящую в небо.
— Влад, вот, спрошу тебя, ага? — вдруг обратился Сидорыч к молодому мужчине.
— Конечно, спрашивайте, — пожал плечами он.
— Смотри, какая дивчина пропадает, а? Отчего не женишься на ней? Она наверняка пойдёт за тебя, любит потому что, а?
Птичка покраснела, засмеявшись.
— Зачем ты так, Сидорыч? — растерянно произнесла она.
— Я тоже об этом как раз думаю, — медленно протянул Хорт. — Только у нас с ней разные понятия брака.
— Эт как, Влад? — не понял старик. — Объясни мне, тупому.
— Она хочет, чтобы я исполнял любые её прихоти, а что у меня есть своё мнение, её не трогает. Хочу и всё, думает она. Но я всё равно останусь при своём.
Сидорыч хитро прищурился, не догадываясь, что имеет в виду Хорт.
— А зачем ты воюешь с ней? Это зря, с девками воевать совсем не рекомендую, соглашайся со всем и делай молча по-своему. И она будет довольна, и ты при своём.
Молодой мужчина улыбнулся: — Хорошая мысль, но она не дура — догадается.
— Тогда не знаю, не знаю, а? — по привычке оканчивать любую реплику вопросом произнёс Сидорыч. — Вас, молодёжь, не понять. Живёте вместе, хорошо вам вместе, а сойдётесь — драка стоит и бой каждый день.
— А у вас была жена? — спросил Хорт неосторожно.
Птичка странно напряглась, извиняюще взглянув на Сидорыча. Но тот не заметил.
— Да, была. И не одна. Первая не дождалась с войны — молоденькая, глупая, вышла замуж за другого парня. Тот запил, да бросил её. Приходила ко мне после него, я не принял. Вторая… женился уже после сорока, она тоже — не девочка, тридцать семь было. Дочка у нас появилась. Она через два года вторым забеременела, да не судьба — умерла в родах вместе с девочкой. Врачи ничего не могли сделать или, кто их, паскуд, знает, а? Вон отец её, — старик кивнул на Птичку, — тот наоборот верит им, а я нет.
Хорт вздохнул, встретившись с тревожным и горящим взглядом Птички.
— У меня тоже была, — неожиданно сказал молодой мужчина, глядя в глаза Птички, — казалось даже, что любил. А поженились, и началось. Она ненавидела мотоциклы, мой мотоклуб, моё всё. Разбежались. Ребёнок тоже есть, мальчик, его жалко.
— Уезжай, Хорт, — тихо произнесла Птичка, едва выдыхая слова, когда Сидорыч ушёл в дом. Глаза её стали кобальто-синими от решительной боли. — Уезжай к себе, и забудь обо мне, так будет лучше для нас.
Ещё два дня они жили у Сидорыча, но ни разу больше не разговаривали ни о планах на будущее, ни о прошлом. Они много занимались любовью, и последнюю ночь даже ночевали на сеновале. Там было тепло, сухо и как-то пусто. Пахло ушедшим летом. Обнявшись, они молчали, слушая сердца друг друга.
Птичка перед глазами снова видела песочные часы, они заполняли всю её голову, и никуда не исчезали. Время счастья заканчивалось, время осторожного молчания тоже. Рано утром в среду они вернулись в холодную, промозглую Москву. Все улицы стояли сырыми или в воде, и Хорт медленно ехал по ним, аккуратно приближаясь к её подъезду.
Она снова обнимала его вторым номером.
— В следующий раз я прилечу на самолёте, — вполне серьёзно сказал он. — Мотосезон уже окончен.
Она глубоко засунула руки в карманы кожаной куртки и кивнула, глаза её сейчас были огромными и матовыми.
— Звони мне, если что, мой номер у тебя есть, — тяжело выдавил Хорт.
Птичка снова кивнула и вроде бы ничего не собиралась говорить, как вдруг приоткрыла губы и произнесла: — Не надо ездить, Хорт, ты только потеряешь время. Приедешь весной. Она же наступит когда-нибудь, — рассеянно добавила она, и взгляд её странно блеснул.
— Извини, если чем-то задела тебя, я не хотела. И может быть, нам лучше не видеться больше. Совсем. Я ни за что на тебя не обижаюсь, люблю, ты знаешь. Но ты не думай об этом, — она вздохнула и рассеянно посмотрела по сторонам. Возле подъезда невозможно было говорить о таких вещах. — Это скоро закончится, всё же заканчивается когда-нибудь.
Он, нахмурившись, следил за её бледным лицом и вслушивался в отрывочные фразы, доверяя своей интуиции. Птичка сейчас хотела порвать с ним, чтобы не мучиться ещё когда-нибудь.
Хорт приподнялся в седле мотоцикла, притянул её к себе и поцеловал, прижав.
— Зачем ты обманываешь себя? — спросил он нежно. — Ничего не заканчивается. Я приеду, найду тебя, и очень скоро. И всё у нас очень даже продолжится. А хочешь — поехали со мной.
Она покачала головой: — Нет, Влад, весна тебе всё скажет — мне она всегда говорит. Поэтому я и езжу на могилу Ферзя каждую весну. Тогда всё как будто понимаешь до конца.
— О чём ты говоришь? — спросил рассеянно он, не понимая Птичку. Она говорила как будто в бреду.
Молодая женщина мягко вырвалась из его рук и стала пятиться к подъезду, держа свой рюкзак с вещами.
— Прощай, Хорт, — улыбнулась невесело она. — Не трать своё время, я не приеду на Смотровую в следующий раз. Не надо звонить.
Молодая женщина повернулась спиной и быстро зашла в подъезд, не оглянувшись.
Хорт долго сидел на мотоцикле, но в конце концов завёл мотор и медленно выехал на широкую Лукинскую улицу. Ему нужно было вернуться домой и всё хорошенько обдумать.
Таня пришла домой к Мише, промокнув до нитки и почти ослепнув от ливня, заливавшего глаза. Мобильный телефон она оставила дома, успев чудом схватить сумочку с документами. Найдя девушку под дверью, дрожащую, как щенок, Миша затащил её в квартиру, содрал куртку, и провёл в свою комнату.
Зоя из кухни увидела Таню и опешила от удивления. Девушка показалась ей очень испуганной. Постучавшись в комнату Миши, Зоя вошла и увидела, как её сын натягивает свою футболку на девушку, переодевая.
— Мам, подожди! — раздражённо сказал он, не оборачиваясь.
— Ничего страшного, я хочу помочь. Может быть, какие-то мои вещи помогут? Принести тёплую кофту?
Таня робко улыбнулась будущей свекрови и кивнула.
Зоя, узнав от мужа о том, что девушка беременна, удивилась не меньше его, и тут же подумала о том, что её нужно поддержать. Ситуация была страшная — братья из-за неё чуть не убили друг друга, но ребёночек Миши не должен был ни за что страдать. Зоя день и ночь говорила об этом Славе, кому как не ей понимать Таню сейчас.
Мише необходимо было жениться на девушке, и этот вопрос был решённым для женщины, а Слава сомневался, предлагал сыну подумать и решить самому.
Принеся кофту, она услышала слова девушки: — … скажи, что мне теперь делать?
Она сидела на коленях у Миши, он обнимал девушку, и задумчиво глядел в окно, за которым шёл дождь.
— Возьми, Танюша, — сказал Зоя, — не простынь.
— Спасибо, — кивнула она и надела тёплую вещь.
Встретившись голубыми глазами с взглядом Зои, девушка почувствовала от неё тепло, и от сердца отлегло.
В комнату следом за Зоей зашёл Чёрный и остановился у двери.