Тим был на занятиях, Таня обрадовалась Птичке, поделившись с ней тем, что узнала в ЗАГСе — со справкой, доказывающей беременность девушки, им можно было пожениться и через неделю. Девушка так искренне ликовала, что Птичка невольно пожалела, что придётся испортить им праздник мрачными мыслями.
Значит, надо быстрее закончить всё здесь.
Завтра — мелькнула мысль. Нужно завтра.
Птичка постоянно ловила на себе пронзительный взгляд матери и отводила глаза. Внутри сразу горело огнём совесть и появлялись малодушные сомнения. Она представила себе, что её бы дочь помышляла сделать то, что хочет она. Худшего невозможно пожелать никому.
Вечером, устав и спеша за отцом и Мишей, Птичка старалась ни о чём не думать. Она выполнила свой сестринский долг и поговорила с Тимом дома. Правда, этот разговор был односторонним. Она пыталась вызвать его на откровенность, он же замкнулся и молчал. Птичка с жалостью подумала, что он пережил большое потрясение, и не скоро придёт в себя и снова станет тем обаятельным парнишкой, каким был.
Но и осуждать Мишу с Таней она не решалась. Видя, как они смотрят друг на друга, и как преображается на глазах брат, превращаясь во взрослого и серьёзного мужчину, Птичка решила, что от судьбы они не смогли скрыться. Они вдвоём — две части одного целого. Лишь бы они об этом не забыли за долгую жизнь.
Поужинав с семьёй (Тима к ним так и не вышел), Птичка с тоской оглядела родные стены и лица. Она прятала своё настроение, старалась улыбаться и шутить, чтобы все хотя бы запомнили её такой. То, что было у неё в душе, было похоже на чёрное варево, и лучше пусть оно умрёт вместе с ней. Ни к чему пугать родных людей этим. Всё равно ничего не исправишь и не склеишь.
Отец после плотного ужина благодарно поцеловал маму за ухом, как делал всегда, и пошёл в гостиную, полежать в кресле и отдохнуть, посмотрев телевизор. Мистик сегодня не вызывал его в «Байк-центр», так что целый вечер можно было посвятить себе.
Птичка сразу собралась домой, но Зоя остановила её на пороге кухни.
— Можно я поговорю с тобой? — тихо спросила мама.
Молодая женщина кивнула, решив всё отрицать сразу.
— Расскажи, что у тебя с Хортом? — спросила Зоя, садясь на диван напротив ссутулившейся и хмурой Птички.
Та нервничала, это было заметно.
— Ничего, мам. Мне хотелось бы больше, но он не хочет. А такие встречи — сама понимаешь, от них только хуже потом.
— Он уехал?
— Да.
— Что ты ему сказала?
— Что не нужно больше приезжать и видеться, я не могу.
Голос Птички надломился, и та испуганно сжала горло — только слёз ей сейчас не хватало. Зоя следила за ней взглядом, и синие глаза женщины всё больше темнели, наполняясь болью.
— Маша, может быть, лучше это, чем ничего? — тихо спросила Зоя.
На заднем плане было слышно, как телевизор работает у отца в гостиной, он смотрел какой-то спортивный канал. Миша купался в душе, Таня ушла к ним в комнату, Тима бросил Птичке «пока» ещё когда все ужинали, и вышел из квартиры — все были заняты чем-то.
— Нет, мам, лучше ничего. Я так решила.
Зоя до боли в глазах вглядывалась в профиль дочери и понимала, как той горько сейчас.
— Тебе нужно отвлечься, — сказала она, — помоги Тане и Мише…
— Мам, я тут подумала, зачем мне моя квартира? Я заплатила за неё за полгода, пусть там живут Миша с Таней, а я тут перекантуюсь. Мне она не нужна, им сейчас нужнее. Тем более, такая ситуация с Тимом. Пока он успокоится, сто лет пройдёт.
— Если хочешь, давай так и сделаем, — осторожно согласилась Зоя. — Когда переедешь?
— Скоро, на этой неделе, — решительно сказала Птичка и, поцеловав маму в щёку, вышла.
Но домой она к себе не пошла. Уже темнело, красный закат отгорел и исчез за домами, опустились мглистые сумерки.
Птичка села на свою ласточку и поехала кататься.
Вот в чём осталась ещё хоть капля удовольствия. Она колесила по пустеющему городу, проносясь мимо огней витрин и окон жилых высоток. Пустынные дороги ей всегда нравились больше всего. Кладя на поворотах мотоцикл, Птичка оттачивала своё умение и одновременно играла с судьбой, ища такой же встречи, которую нашёл Ферзь случайно.
Она было подумала, что может быть, правда, выехать на трассу и встретиться с фурой лоб в лоб? Но такой вариант был нечестным — могли погибнуть другие люди из-за неё. Она не хотела никого забирать с собой.
Было одно место на пересечении Староволынской улицы с Минской, когда шёл крутой поворот, поток машин иссякал здесь к обеду и к позднему вечеру. Впереди была больница, оградившая себя солидными железобетонными стенами двухметровой высотой. Они сейчас белели впереди в свете фар проезжающих машин, и как будто манили её подъехать поближе.
Птичка остановилась на обочине, глядя вперёд. Сердце буквально выпрыгивало из груди, глаза застилало какой-то белёсой пеленой. Она моргала, проводила по глазам ладонью, а ничего не помогало. Сняв перчатки, Птичка осторожно дотронулась до век и надавила на них. Пелена никуда не исчезала.
Решив, что устала, Птичка оставила эту затею и подняла голову, снова посмотрев на стену. Она стояла впереди — нерушимая, гладкая, убийственно твёрдая. Отсюда до неё было метров сто, разогнаться можно было и с более дальнего расстояния. Но ей наверняка хватит и этого.
Горло сжалось до угольного ушка, Птичка, как заворожённая, смотрела вперёд, а перед глазами проносилось детство, поездки по стране с родителями, их счастливые лица, потом рождение братьев, юность, Хорт, Ферзь, разбитая пополам чашка, и песочные часы. В которых сыплется, сыплется песок и уже остались маленькие, несчастные песчинки, катающиеся по стеклу и ищущие выхода вниз.
Задрожав, как несорванный осенним ветром листок, она мучительно закрыла глаза, надела шлем и медленно уехала от этого места. Всю дорогу домой её трясло, как в лихорадке. Она с трудом различала дорогу впереди и из-за этого ехала сорок километров в час.
Перед глазами стояла картина, нарисованная её воображением, которая появится возле этой стены завтра на рассвете. Части мотоцикла, перемешанные с её останками, обтекатели, прошившие ей спину и вышедшие наружу из груди. Кровь, яркая в утреннем свете. Всё мёртвое, дымящееся, стонущее от той перегрузки, которая произойдёт от бешеной скорости и внезапной встречи со стеной. Резкая остановка, мгновенная смерть.
А вместе с нею умрёт и та боль, которая, как паразит, живёт внутри уже столько лет. Умрёт одиночество и какие-то пустые надежды, которые она сама и поселила в себе.
Хорт просто не смог уехать. Когда поднимался на лифте в свой номер за вещами, ощущение внутри было такое, как будто кто-то аккуратно сложил ему в грудь каменные блоки и заштукатурил сверху. Дойдя до двери и ввалившись в комнату, он без сил упал на постель, хотя нестерпимо хотелось в душ — за последние дни он там не был ни разу, только влажные салфетки Птички немного скрашивали жизнь. А ведь сколько они проводили время в постели и в других тесных и безлюдных местах — сложно было перечесть.
Смутная тревога сгустилась в душе, перейдя из состояния предчувствия в уверенность. Что-то в словах Птички было жуткое, от чего у него вставали волосы на затылке. Это было как раз в той части, где она говорила вещи, непонятные ему. Что-то о весне.
Он до самого вечера так и не смог выйти из номера. Сначала позвонил и заказал билет на самолёт, решив лететь домой, забрав с собой байк, как багаж. Потом снова набрал номер аэропорта и отменил заказ.
Мучительная тоска съедала его изнутри. Птичка стояла перед глазами. Ей не просто надо было помочь, её нужно было спасать.
Но вдруг это было не так? Может быть, он это придумал? Она была не похожа на слабую личность.
Да, она была сильна. В чём-то, но далеко не во всём. Если появилась трещина, значит, она когда-нибудь разломит пополам.
И в её трещинах виноват он. Это его вина, тянущаяся за ним уже десять лет. Конечно, не умри Ферзь, всё было бы гладко, но случилось так, как случилось. И Птичка сломалась.