– Ничего другого у него и нет. Устраивайся как хочешь, – сказала миссис Чаката, – только не выходи замуж за чертова англичанина. Их не заботят жена и дети, их заботит только чертова честь.
Считалось само собой разумеющимся, что в Англию она поедет в сороковом году, когда ей исполнится восемнадцать лет. Но теперь о заморском путешествии не могло быть речи до самого конца войны. Она ходила к полковнику, к судье, к епископу – просилась в Англию, чтобы вступить там в какое-нибудь подразделение женских вспомогательных служб. Ей объясняли, что для гражданских лиц нет никакой надежды получить разрешение на выезд в Англию. И потом, она же несовершеннолетняя – еще дает ли Чаката свое согласие?
В двадцать лет она предпочла место учительницы в столице любой из женских вспомогательных служб в колонии, поскольку службы эти представлялись ей пустой тратой времени, а тут было настоящее дело.
Ее привлекали повсеместно возникавшие учебные лагеря ВВС. Один расположился в столичном пригороде, и свои досуги она проводила в основном за вечерним коктейлем и танцами в клубной столовой либо выбиралась на выходные куда-нибудь в глушь – поиграть в теннис; она обзавелась множеством знакомых среди молодых летчиков-истребителей, героев Битвы за Англию. Она обожала их всех сразу. Они были сама Англия. Ее друг детства Джон Коутс стал летчиком. Его направили в Англию, но у мыса Доброй Надежды их корабль и конвой подорвались на минах. О его гибели она узнала в свой двадцать первый день рождения.
С одним из новых английских друзей она поехала на панихиду в армейскую церковь. По пути лопнула камера. Машина вильнула с дороги и, визжа тормозами, не сразу остановилась. Молодой человек стал менять камеру. Дафна стояла рядом. Он окликнул ее трижды:
– О'кей. Готово, Дафна!
Она с отсутствующим видом тянула шею.
– Да? – вспомнила она о его присутствии. – Я слушала птичку-"уходи".
– Какую птичку?
– Турако с серым хохолком. В колонии его можно услышать везде. А увидеть почти никогда не удается. Он свистит: "У-хо-ди".
Молодой человек прислушался:
– Ничего не слышу.
– Уже кончил, – сказала она.
– А пеночки у вас водятся? – спросил он.
– Нет, не думаю.
– Они поют: "Бутерброд-без-сыра", – сказал он.
– В Англии они везде есть?
– Наверно. Во всяком случае, в Хертфордшире их пропасть.
Она обручилась с капитаном-инструктором. Через несколько дней он погиб в учебном полете. О своем доме близ Хенли1 он рассказывал: "Гиблое место. Река течет буквально через сад. Отец согнулся пополам от ревматизма, но переезжать даже не подумает". Его слова были исполнены для нее особого очарования. "Река течет буквально через сад", и она знала, что эта река -Темза и что сад весь зарос английскими кустами и круглый год стоит зеленый. На похоронах она поняла, что тот сад сгинул в морской пучине. Семья ее жениха жила неподалеку от английских Паттерсонов. "Нет,- говорил он,-по-моему, мы их не знаем". Не укладывалось в голове, что он не знал соседей, которые жили всего в пятнадцати милях от них. "Нет,- писали из Англии Паттерсоны, – мы таких не знаем. Они не из Лондона? Тут много в войну понаехало из Лондона…"
Ей был двадцать один год, и в рождественские каникулы она объявила Чакате:
– Хочу к лету уволиться. Поеду в Кейптаун.
– У тебя опять были неприятности с Тейсом?
– Нет. Просто хочу сменить обстановку. Море хочу увидеть.
– А то я переговорю с ним, если у тебя были неприятности.
– Ты думаешь от него когда-нибудь избавиться? – спросила Дафна.
– Нет, – сказал он.
Он пытался отговорить ее от Кейптауна в пользу Дурбана. "Дурбан больше похож на Англию". Ему не нравилось, что она будет общаться с отцовой родней, с кейптаунскими дю Туа.
1 Город в графстве Оксфордшир, где проводится ежегодная Хенлейская регата.
Кейптаун сделал для нее Англию еще притягательнее. Старые солидные голландские дома, садыпри коттеджах, зеленые луга, симфонический оркестр, галерея современного искусства – этих европейских картинок оказалось достаточно, чтобы возбудить желание отведать оригинала. Слуги здесь были светлее, чем в колонии, с более европейскими чертами лица, и в этом она видела перекличку с Англией, где слуги белые. "У нас их совсем не осталось, – писали из Англии Паттерсоны, – одна Клара, и то половину времени мы ухаживаем за ней. Она все перезабыла и принимает тебя за твою мать. Жабу она считает дядюшкой Пубой. С тетей Сарой одно мучение. Она считает, что мы крадем ее конфетные обертки".
Дафна мечтала ухаживать за Кларой, выслушивать упреки обкраденной тети Сары, мыть грязную посуду и перелезать через изгороди с кузинами, которых не видела в глаза. Некоторые ее родственники носили имена героев "Ветра в ивах" – Крыса, Крот, Жаба; другие заимствовали свои прозвища из источников, ей пока неведомых, например оба ее дяди: Пуба и Динь-Дон. Дю Туа мало что могли уразуметь из английских писем, которые Дафна, шалея от поэзии момента, зачитывала им вслух. "Крыса, – объясняла она, – это Генри Миддлтон, муж Молли. Он служит во флоте…"
– Он что же, плохо с ней обращается?
– Наоборот, страшно ее обожает, – говорила Дафна, перенимая прилипчивый стиль английских писем.
Тогда что же она зовет его Крысой?
Чаката прав, думала Дафна, английский юмор другим не растолкуешь.
В Кейптауне она ходила в ночные клубы, уверив себя и ни минуты в том не сомневаясь, что все это только жалкая копия лондонского великолепия.
Семейство дю Туа принадлежало к элите африканеров. Английское влияние они принимали терпимо, но сами ему не поддавались. Один их кузен, оксфордский выпускник, воевавший в Северной Африке, приехал на побывку и был не прочь приударить за Дафной. Но в это самое время она увлеклась морским офицером, который пару недель назад прибыл на изрядно побитом корвете. Рональд, казалось Дафне, из всех, кого она видела, был самый типичный англичанин, и самый непосредственный. Корабль, шепнул он ей строго по секрету, задержится в порту на шесть недель. Что, если это время они будут считать себя помолвленными? Конечно, сказала Дафна, очень хорошо. И, не тревожась о том, что могут подумать дю Туа, она провела с ним ночь в приморском отеле. С немыслимым безразличием Рональд обмолвился, что до войны был капитаном деревенской крикетной команды ("Положение сквайра обязывает"). Дафна отчетливо увидела частокол стройных ног в белых фланелевых брюках, тенистые вязы, увидела прелестных сестриц в платьях пастельных тонов, матушек в старомодных цветастых нарядах и отцов семейств в канотье, и все дышало свежестью и здоровьем, когда в палатке на берегу озера бледнолицые горничные в черных платьях с белыми оборками обносили гостей лимонадом; Дафна вспомнила палящий зной на ферме Чакаты, запах туземцев и сразу почувствовала себя обрюзгшей, сырой.
Несколько дней спустя она танцевала с Рональдом на вечеринке, которую отель устроил на приморском бульваре, и, пока оркестр играл:
С моря веет легкий бриз,
Обещает сюрприз, в это же время молодой Ян дю Туа сообщал на семейной сходке, что жених Дафны состоит в браке.
На следующее утро тетя Сонджи переговорила с Дафной.
– У себя дома, – сказала Дафна,- он капитан крикетной команды.
– Это не мешает ему быть женатым человеком,- сказала Сонджи.
К полудню сведения подтвердились, а на закате солнца корвет отплыл.
Извращая логику событий, Дафна решила, что ничего другого не приходится ждать, если живешь с дю Туа. Она переехала в Дурбан и стала осмотрительнее с английскими кораблями. Зачастивший к их берегам американский флот она отставила решительно и сразу.
В дурбанской школе ее коллегой оказался немолодой учитель рисования, приехавший из Бристоля за несколько лет перед войной. В его глазах Англия была державой варваров, сбившей его со стези художника на преподавательское беспутье. Эту грустную тему он часто поднимал, беседуя с Дафной, но она не слушала. Точнее сказать, она слушала выборочно. "Возьми модного портретиста, – говорил он. – Он заранее готов угодить богатым заказчикам или заказчицам, что бывает чаще. Стремится написать их покрасивше. Зато после может снять дом эпохи королевы Анны где-нибудь в Кенсингтоне, в Челси или в Хампстеде. В мезонине оборудует студию, застеклит фасад. Вот мой знакомый, вместе учились,- он сейчас модный портретист, у него студия с видом на Риджентс-канал, он устраивает приемы, сам всюду бывает, ездит в Хенли, в Эскот, общается с титулованной знатью, с модельерами и киношниками. Вот такие художники преуспевают сегодня в Англии".