— Больно много ты воли этому щенку даёшь. Не наигрался еще с ним в благородство? — огрызнулся в ответ Больдог.
***
Март не захотел присутствовать при наказании Больдога, вместо того беоринг спустился в темницу к Эйлианту.
— Я пришел просить у тебя прощения от имени Твердыни. То, что позволил сегодня себе Больдог, допрашивать тебя через товарища, это подло и низко. Такого больше не повторится. Больдог понёс сегодня свое наказание за то, что сделал, Повелитель Маирон покарал его, но… забыл про меня. Я также участвовал в преступлении и не воспротивился происходящему, я также заслужил кары. И сейчас, договорив с тобой, я пойду просить воздаяния. Впрочем… я виноват перед тобой, возможно, ты сам хочешь взыскать с меня за то, что тебя заставили смотреть на мучения друга?
Когда человек-палач пришёл просить прощения, Эйлиант не сразу нашёлся, что сказать.
— Не ждал, что любой из вас может просить прощения или назвать подлым то, что вы творите, — в голосе феаноринга слышались словно отзвуки свежего ветра. — Больше не повторится… Едва ли ты в силах добиться, чтобы меня больше не допрашивали через Кириона и Линаэвэн, как уже делали! Через других больше не будут только потому, что они уже ушли.
— Линаэвэн? — щеки Марта вспыхнули. — Я знаю, что Больдог отводил ее в подземелье, понять, что ее жизнь не так и плоха, но разве ее осмелились… допрашивать? И сегодня я не видел на ней следов, или чтобы она двигалась неловко.
— Линаэвэн не пытали, если ты об этом, её осмелились… — по лицу юноши прошла судорога отвращения; для эллет в этом не было ничего постыдного, но ещё отвратительней и ненавистней был Вонючка, отдавший такой приказ… — отдать оркам… на потеху, как говорят эти твари; они не совершили насилия, это убьёт эллет, но угрожали им, содрали с прикованной одежду, оставив нагой, хватали ее и глумились.
Этот человек знал тэлерэ… Не о нём ли с такой горечью говорила Линаэвэн? Хорошо хоть, пытать деву этот Смертный не считает верным… Март невольно расширил глаза и сжал кулаки, услышав о том, что сделали с Линаэвэн, но… это невозможно. Эльф врёт, как обычно!
— Я видел Линаэвэн сегодня. Она… вовсе не выглядит… как должна бы после такого. Она спокойна, молчаливее обычного, но и только: она не плачет, не прячет глаз. Ты лжешь! — возможно, воля этого эльфа и была прочнее железа и тверже камня, но умом он явно не отличался.
Эйлиант испытал облегчение от того, что Линаэвэн не плачет и не прячет глаз. Значит, она в самом деле справилась! На обвинения во лжи нолдо не стал отвечать. Перед Эйлиантом стоял один из палачей, и можно было бы добиться того, чтобы он заплатил за содеянное…
— Ты предлагаешь мне стребовать с тебя воздаяния за содеянное. Но ты явно не худший из Темных, хоть и палач, чтобы желать именно для тебя кары от Саурона. И ты хоть в чем-то раскаиваешься… Взыскать сам… Я бы ударил тебя, но ты, верно, и противиться не будешь… — нолдо мог бы убить человека-предателя прежде, когда он участвовал в пытке, но не теперь же, когда Смертный сам желал для себя наказания!
— Эйлиант… — Март решил зайти издалека, — я буду присутствовать на допросах и следить, чтобы такое не повторилось. Я восхищаюсь твоей стойкостью, и… я был бы рад не искать, где у твоей воли пределы… Я искренне надеюсь, что мы не найдём их! — вдруг выдохнул Март. — Но… ради нашего народа… мы не можем не допрашивать тебя. О, если бы ты заговорил, как остальные, и смог уйти! Да, Больдог поступил низко, но виной тому лишь отчаяние и страх за своих. Страх за другого толкает нас на безумства, тебе ли не знать? А воины и друзья Больдога падут первыми при вашей атаке. И потому Больдога можно оправдать, он совершил преступное ради любви к товарищам. Меня же вряд ли можно простить, я не прервал это из глупости и нерешительности. И если ты ударишь меня, я приму это, как должное.
Слова беоринга показались нолдо каким-то безумием. Эйлиант даже не сказал бы, чего в них больше: Тени и Искажения или немыслимой наивности (Больдог? Из любви к товарищам?!) Хоть смейся… Линаэвэн говорила про Марта: «Калечил фэа на моих глазах, воспитал от юных лет»… Да, этот мог быть… А беоринг продолжал.
— Больдогу назначили двадцать кнутов и ссылку, я не смогу принести пользы в ссылке, но я принёс кнут, чтобы ты отсчитал положенное мне, — и Март протянул кнут феанорингу. — Моя честь стоит дороже, чем моя спина.
Услышав последние слова, Эйлиант отшатнулся, его глаза полыхнули.
— За кого ты меня принимаешь, Смертный? Если меня под пыткой принудили бы бить кнутом, и то я не знал бы, как друзьям в глаза смотреть! — оскорблённый юноша отбросил кнут, словно ядовитую змею. Нет, напасть сейчас на этого адана было нельзя… Чего доброго, воспримет как наказание, и не ответит, а падёт ниц, как орк перед господином… Вместе с тем, как с орком с беорингом тоже не поступишь, ведь орки не придут просить прощения и кары… Эйлиант сумел взять себя в руки, выровнять дыхание и нашел, что ответить: — Если ты ищешь наказания, то я хотел бы, чтобы ты лишился права пользоваться кнутом и любыми орудиями пыток до тех пор, пока Больдог не вернется из ссылки. Для тебя же это почесть и отличие, не позор…
С точки зрения Марта, эльф повел себя странно — схватил кнут, чтобы отбросить, отскочил в угол, начал говорить какую-то несуразность… И тут беоринг, как ему показалось, все понял, и глубокое сожаление отразилось на лице горца — этот эльф запрещал себе даже кричать на допросе, но его разум не выдержал боли и помутился. Или… что, если его разум помутился от вида пытки товарища? Тогда эта вина лежит на Больдоге и Марте. Какой кошмар! Зато все слова о Линаэвэн — лишь бред повреждённого разума, ну конечно! Иначе и быть не может! Со скорбью, осторожно, не делая резких движений, Март поднял кнут и отошёл к выходу.
— Мы не гордимся пытками, для нас это тяжёлая необходимость. И делая это сам, я оберегаю от тяжкого бремени Фуинора или Повелителя, или любого другого. Отдыхай сейчас, я попрошу Маирона о заслуженном наказании.
Эйлиант не ответил ничего. Март решил, что безумный эльф после вспышки впал в прострацию, и вышел.
***
Кириона принесли к Эвегу, в этот раз даже не привязывали — что он, калека, сможет?
— Не бойся, я все поправлю, — тёплые и сухие ладони целителя снимали боль, пока Энгватар осматривал повреждения. — Пока они не решат, что ты ни на что не годен, тебя не будут непоправимо калечить, пока это лишь угрозы. Пленника пытаются заставить говорить, а если не выходит, заставить стать рабом. Если кого-то калечат безвозвратно, так, что я не могу исправить… обычно после этого недолго оставляют жить.
Слова Эвэга принесли облегчение Кириону. А как горько было бы сейчас узнать, что страх был напрасен, если бы они с Эйлиантом поддались на угрозы и заговорили!
— Спасибо тебе, Эвег, это настоящее утешение, и едва ли кто-то иной здесь мог бы дать его.
Казалось, благодарности Кириона приносят Энгватару лишь печаль. Целитель долго молчал, а потом вновь заговорил:
— Сейчас они хоть одного из вас, а то и обоих, держат ранеными, но настанет момент, когда вы оба будете исцелены, а новая пытка еще не случится. Я достану для вас оружие, и в этот день мы бежим. Или погибнем. Ты согласен? Я не знаю, как долго я еще смогу притворяться одним из них.
— Я согласен. Как только появится возможность, — ответил Кирион, чуть помедлив: он не сомневался, но предложение было неожиданным. Он не знал, что когда-то Энгватар уже думал о побеге.
— Только помни, я не смогу ни с кем сражаться, но все же смогу задержать кого-то из врагов. Шансов выбраться мало, но хотя бы вы сможете погибнуть не здесь, не так… и я с вами.
— Да, мы сможем пасть как свободные, и ты… тоже. А быть может, хоть одному из троих посчастливится, — слова Эвэга изменили что-то важное: из тайного помощника среди врагов он обращался… в одного из своих. Невзирая на то, что он творил прежде. Их теперь оставалось четверо в плену, желающих побега… Четверо, а бежать могли трое. — Ты знаешь, что Линаэвэн бежать не сможет? Или есть возможность попытаться нам всем?
— Я подумаю, как помочь бежать Линаэвэн, — ответил Энгватар.