Я старался смотреть с доброй улыбкой, как бы говоря: «Все нормально, Ева, я с тобой, не бойся, скоро это закончится».
Теперь она «пела» для меня, и мне стало все равно, что она не красавица. Под конец своего номера лже-Ева подошла к краю сцены и протянула мне розу. Я смутился, и сделал, было, полшага назад, но она не опустила рук, ненатуральные лепестки тянулись ко мне всей силой своего алого в сером шахтерском городе, так иногда разукрашивают одну деталь в черно-белом фильме. Фонограмма смолкла. Тогда я взял цветок и, пронзенный нелепой радостью, вместо «спасибо» издал что-то нечленораздельное:
— Й-е-э-а! — этим тупым мычанием перечеркивая весь наш немой и чувственный разговор с лже-Евой, приоткрывая вид на своего внутреннего смердячего пса.
Мой новый знакомый, Сашок, увидев, что я «веселюсь» вовсю, как он и велел, хлопнул меня по плечу и сказал:
— Нормальный подгон!
Лже-Ева робко махнула на прощание и ушла за кулису. Я хотел обойти сцену, протиснуться как-то к крытой палатке-гримерке, но там стоял охранник. Мне ничего другого не оставалось: я вернулся к Демону с дамами и отдал розу «моей телке».
Предай журавля, схвати синицу; видимо, синица только этого и ждала, для нее это было сигналом. По ходу, ей никогда не дарили даже бутафорских цветов. Она сразу обняла меня, и мы принялись целоваться под «Руки вверх». В песнях Сергея Жукова были заложены коды, мне сразу мерещился запах вагины, хоть я и понятия не имел, каков он. Презирая творчество этого человека, я нехотя признавал его влияние, страшную силу. И даже спустя годы я слышу этот аромат не менее отчетливо. Сейчас, когда мне почти тридцать, и первые признаки старения неприятно, но еще не очень настойчиво, пошаркивают за дверью, я лишь кончиком нерва чувствую этот зуд, необходимость припасть, брызгая гнилой слюной, к свежим и невинным дырочкам, чтобы выпить через них вино юности. Сергей Жуков, должно быть, родился старым, его похоть никогда не была молодой и светлой.
Но в тот вечер я об этом не думал, передо мной было открытое влажное лицо, и гнусный голос из динамиков подталкивал к прыжку в этот бассейн.
Мир, о котором я пытаюсь рассказать, до сих пор интересен мне, сейчас даже интересней, чем когда бы то ни было, и моя повесть — попытка протянуть ему (этому утраченному раю и себе тогдашнему) руку, пройти снова этот путь с новым опытом, опытом любви, осознанной на расстоянии. Повторить все еще раз, имея на руках шпаргалки.
На проигрыше я перевел дыхание. Краем глаза увидел, что Демон показывает мне большой палец.
— Спасибо тебе, Дельфик! — крикнул я, и скоро мой рот опять был занят губами телки.
Весь вечер я шарахался с ней по разным дворам. Целовалась она очень охотно, и давала себя трогать. Мне было позволено лезть руками под блузку, гладить внутреннюю сторону бедер, прикасаться к месту схождения ног. Мы сосались и сосались, губы работали мягко и смачно, а длинный нос установили как необходимое для большего куража препятствие. Он мешал вертеть головой, слегка отталкивая при каждом повороте, но губы тут же сочно втягивали мое лицо обратно. На скамейках и на качелях, возле песочниц и милицейских будок, целовались, пока голова не закружится, курили и делали маленькие перебежки. Моя телка сосала мне мочки ушей. Я неуверенно тянул ее в подъезд или кусты, но она отвечала:
— Не пойду.
Тогда я делал еще круг, прогулка, поцелуи, поглаживания, одна сигарета на двоих, поцелуи, очередная попытка.
— Давай зайдем в подъезд.
— Какой еще подъезд? — отвечала она.
Давай, думал я, пожалуйста, согласись. Мне сейчас это очень нужно.
Я возвращался один совсем поздно. Прошел по пустому бульвару, пересек улицу Марковцева, и дальше вдоль поля. Мимо тепличного совхоза. Еще пару лет назад я был ребенком, ходил по ограждению из панельных плит, изучал местность.