Он посмотрел на Олега горящими глазами, явно мечтая рассказать об этом.
— Какая?
— Микки. Это от «Микеланджело».
— Это же… Ну… Художник вроде какой-то? — уточнил Олег, чувствуя себя неловко от собственного невежества в теме, которая так увлекала Серёжу. Тот улыбнулся.
— Ты, наверное, больше знаешь его по «Черепашкам ниндзя»? Не смущайся, Олеж, всё нормально. Меня из-за них и прозвали, у нас мало кто серьезно интересуется искусством. К тому же, было бы логичнее назвать меня Рафаэлем, потому что Микеланджело больше скульптор…
— Но у Рафаеля красная повязка, а не рыжая, — понял Олег.
— Да. Но мне всё равно было приятно с такой кличкой. Знаешь, что написал Микеланджело? Сотворение Адама. Ты, наверное, видел, где ещё двое мужчин тянутся друг к другу руками…
— Что? — смутился Олег, — Какие мужчины?
— Ну… Парень и бородатый мужчина. В центре их руки. Очень красиво, ты должен был видеть, — Серёжа сложил брови домиком, — Там ещё картина такая длинная… Мужчина в белом, а Адам обнажённый.
— Да, вроде что-то такое видел, — неуверенно сказал Олег.
— Я тебе потом покажу и расскажу, — пообещал Сережа.
У Олега вдруг возник в голове давний вопрос, который учительнице было задать стыдно, а интернетом он пользоваться постеснялся. Олег помялся немного, формулируя получше, а потом решился:
— Можно спросить? Ты же типа во всём этом разбираешься?
— Ну, это ты преувеличил, — смутился Серёжа, как от комплимента. — Так, увлекаюсь немного.
— А ты знаешь, почему все мужчины на картинах… Ну… Голые, короче.
Олег почувствовал, как уши краснеют. Серёжа вскинул брови, услышав его вопрос, а потом вдруг хитро улыбнулся.
— Тебя, что ли, смущает?
— Что?! Нет, конечно! — поспешно воскликнул Олег, даже громче, чем следовало. — Пусть голые ходят, если хотят! В смысле, мне не прям нравится, я не хочу чтоб они голые были, я как бы не против просто… Но женщины же в одежде!
— Успокойся, Олеж, я просто шучу, — расширил глаза Серёжа.
— Тупые у тебя какие-то шутки, — выпалил Олег, не задумываясь.
— Извини, — растерянно протянул Серёжа. — Не думал, что тебя это так заденет. Ну… В общем, это пошло из Греции. Могу дать тебе книжку про это почитать. Там, на самом деле, ничего странного или пошлого, если ты так думаешь, нет. Просто таким образом они выражали свою любовь к человеку, красоте его тела и души.
— А… Ясно, спасибо.
Олег понял, что оставил Серёжу в недоумении своей реакцией и перевёл тему, чтобы не усугублять ситуацию оправданиями.
— Ты так много знаешь. И говоришь хорошо. В смысле, даже если бы я что-то хорошо знал, я бы скорее всего ответил «я знаю историю» или как-то так. А ты прям развернул. Это здорово. Серёжа.
— Спасибо, — улыбнулся тот. — Я не очень часто говорю с людьми. Сам понимаешь, почему. А иногда так хочется… Тебе не надоест, если я про всё это буду говорить?
«Конечно нет, говори как можно больше!» — хотел выпалить Олег, но не стал, а только сказал, заставляя себя звучать спокойно:
— Нет, не надоест.
— Класс, — обрадовался Серёжа.
Повисла тишина. Олег уже успел привыкнуть к его быстрой и приятной речи. Вот что, наверное, имели в виду авторы тех сказок, которые им в детстве читали на ночь. «Словно реченька журчит» — это вот так, как Серёжа, когда он воодушевленно болтает о том, что ему нравится. Олег и не знал до этого, что так можно говорить.
— Я вчера слышал, как ты стихи читал, — сказал он. — Красиво.
— Ой, правда? — моментально покраснел Серёжа. — А я никогда не читал так, чтобы кому-то. Только давно… Меня заставляли учить стихи, чтобы я не боялся говорить перед всеми. А я всё равно боялся. Я до сих пор не очень люблю.
— А чё с ними разговаривать, они Микеланджело только по повязке на голове отличают, — пошутил Олег.
— Хах, ну да. Но стихов я много знаю. Для себя.
— Там что-то про тёмного человека было.
— Чёрного, — поправил Сережа и вмиг посерьезнел. — Оно очень тяжёлое. Я редко его читаю.
— А какие часто?
— Да всякие разные… Не знаю даже. Любимого у меня нет. Я, знаешь, читаю под настроение. Бывает, что мне очень хочется рассказать что-то конкретное — и я рассказываю. Сам себе.
— А… Какое у тебя сейчас настроение? — спросил Олег.
Сережа потупил взгляд и совсем смутился, так, что даже не сразу смог ответить. А когда принялся отвечать, сразу начал запинаться:
— Я… Я м-могу рассказать, но не знаю. П-плохо или хорошо выйдет. Я же никому раньше… Вот.
Он быстро поднял глаза на Олега и тут же опустил. Челка упала, прикрыв его красное лицо. Сердце пропустило удар.
— Если не хочешь, не рассказывай.
— Н-нет, я хочу, — пробубнил Серёжа, не глядя на него. — Только ты это… Слушай. И не сильно суди, я ведь не чтец. Ты б-больше не меня, а само стихотворение слушай, ладно?
— Хорошо, Сереж, — прошептал Олег.
Тот громко выдохнул, провёл ладонями по лицу, убирая волосы и остужая щёки и начал, слегка запинаясь от волнения:
— Имя твоё — льдинка в руке… Ох, стой, погоди… Блин.
Он спрятал лицо в руках. Олег, не зная, как поддержать, неловко коснулся его коленки.
— Всё хорошо. Если не хочешь…
— Хочу! — воскликнул Серёжа, не убирая рук от лица.
— Ладно. Но если что, я это… Не сильно требовательная публика. Может, тебе в детстве говорили, что надо обязательно лучше всех, но мне правда не важно… В смысле, мне в любом случае понравится. Вообще, я не показатель. С моим-то вкусом.
Серёжа помотал головой.
— Не говори так. Я хочу, чтоб тебе понравилось.
— Да мне всё сойдёт.
— Нет, не всё! Замолчи, дай сосредоточиться!
Олег решил, что лучше действительно замолчать, и даже убрал руку с коленки. Серёжа порой чувствовал так много и придавал вещам столько значения, что Олег не совсем его понимал. У них было немного разное видение мира.
— Ух-х. Сейчас должно получиться, — сказал Серёжа через несколько секунд. — Извини, что долго готовился.
— Да не за что изв…
— Всё, слушай молча! — перебил его Серёжа. Потом кашлянул и, спустя длинную паузу, тихо заговорил, почти нараспев:
— Имя твоё — п-птица в руке.
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик… пойманный на лету,
Серебряный бубенец… во рту.
Олег ожидал чего-то из школьной программы. Привыкший к «белым берёзам» и патриотическим стихам для всяких праздников, он сперва нахмурился, вслушиваясь в непривычные строки, потом расслабился, чтоб не смущать и так взволнованного Серёжу.
— Камень, кинутый в т-тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий к-курок.
Серёжа остановился и быстро облизал губы, прежде чем закончить:
— Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В н-нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок.
Последние строки он от волнения протараторил быстрее, чем всё остальное. И, уже закончив, быстро добавил:
— Это Цветаева. Блоку.
От последнего четверостишия Олег впал в лёгкий ступор. Он действительно плохо понимал в искусстве, но обычно под «поцеловать» поэты имели в виду именно «поцеловать», а если стихотворение отображало настроение Серёжи, то выходило, будто… Олег боялся о таком думать. Наверное, он просто неправильно понял.
— Очень красиво, — осторожно сказал он. — И необычно. А… Блок — это ее муж?
Сережа вздохнул с облегчением и помотал головой.